Так, между искусственно вызванными приступами болезненного беспокойства и тяжелой апатией, психика Елены Сергеевны совершенно расшатывалась, а муж по-прежнему ничего не замечал. Более того, видя, как много времени проводит молодая женщина с его больной женой, он считал Аллу едва ли не ангелом во плоти, и к его поздней влюбленности присоединилось чувство благодарности и уважения. То, что Алла перестала заговаривать с ним о разводе, тоже, как ему казалось, говорило в ее пользу.

Разумеется, рассказ Толи Уточкина не выглядел так гладко. Леня Маркиз умел слушать и вычленять суть из бесконечных повторов и междометий. Толина бабка Анна Петровна изредка вставляла меткое словечко, причем всегда по существу, чем помогла Лене понять рассказ Уточкина. За разговором мужчины как-то незаметно усидели полбутылки водки, впрочем, пил почти только Толя, поскольку Маркизу нужно было еще возвращаться из этой глухомани. Однако парень Толя был крепкий, так что нить разговора не терял, хоть и часто отвлекался.

Толя Уточкин по-прежнему часто бывал в доме своих родственников и замечал кое-какие странности. В то время он еще не мог понять многое из того, что происходило на его глазах, но он запоминал отдельные детали, из которых много позднее в его голове сложилась общая картина трагедии.

Несколько раз он перехватывал мимолетный взгляд, который бросала Алла на его больную тетю, делая ей укол или давая лекарство, – взгляд, полный ненависти и скрытого злого торжества. После этого та приторная забота о больной, которую Алла Леонидовна показывала в присутствии Алексея Ивановича, казалась ему удивительно фальшивой, а то, что дядя не замечает этой фальши, очень настораживало подростка.

Как-то раз он заметил, как дядя Леша и молодая докторша, думая, что их никто не видит, обнимались в коридоре. Они стояли, прижавшись друг к другу и чуть раскачиваясь, и мальчику показался странным их чуть слышный, с трудом сдерживаемый стон. Толя нечаянно скрипнул дверью, и эти двое моментально отлетели друг от друга, как будто их отбросила какая-то посторонняя сила. Алла Леонидовна скрипнула зубами, резко повернулась и ушла в комнату, а Алексей Иванович растерянно похлопал себя по карманам, будто искал что-то, но не нашел. Он провел рукой по глазам, постоял секунду в задумчивости и ушел следом за женщиной.

Почему-то после этого эпизода Толя отчетливо понял, что его тетя скоро умрет.

После того случая прошел месяц, может быть – полтора. Толя, как обычно, был в доме у Казаркиных. Он обратил внимание, что тетя, которая в это время суток обыкновенно бывает совершенно безучастна, сегодня, напротив, необыкновенно возбуждена, беспокойна, взвинчена. Она ходила из комнаты в комнату, что-то бормоча и делая какие-то ненужные, нелепые вещи. То вдруг принималась поправлять и без того идеально расстеленное на диване покрывало, то переставляла книги на полке. Лицо Елены Сергеевны покрывали неровные пятна лихорадочного, болезненного румянца, она то и дело заламывала руки и принималась бессмысленно смеяться. Столкнувшись с Толей, прижала мальчика к себе, как слепая, ощупала его лицо и вдруг заплакала.

– Как же ты будешь теперь, – пробормотала она сквозь слезы, – как же ты будешь…

Потом резко оттолкнула мальчика и снова заходила по квартире, как тигр по клетке.

Время от времени она вынимала из кармана смятый листок бумаги и взглядывала на него, а потом снова заливалась бессмысленным смехом.

Толя хотел было уйти – тетя пугала его своим странным поведением, – но вдруг она скрылась в своей спальне, с силой захлопнув за собой дверь. Через минуту из-за закрытой двери послышался крик, звон бьющегося стекла. Толя толкнул дверь, вбежал в комнату… тети там не было. Окно было широко открыто, одно из стекол разбито, а снизу, с улицы, доносились перепуганные крики прохожих.

Елену Сергеевну принесли через десять-пятнадцать минут. Собственно, то, что принесли чужие люди, уже не было Еленой Сергеевной – это было разбитое, искалеченное тело, имевшее с ней очень отдаленное сходство.

В квартире появилось много совершенно посторонних людей, которые о чем-то расспрашивали мальчика, фальшиво жалели его. Почти сразу появилась Алла Леонидовна. Она приехала раньше, чем появилась милиция, и в ее облике была такая суетливая, испуганная озабоченность, что Толя невольно начал исподтишка наблюдать за ней.

Алла поспешно прошла в спальню покойной, сделала вид, что осматривает ее изуродованное тело, а потом, воровато оглядевшись, схватила с ночной тумбочки полоску серебристой фольги – такую, в какие обычно запаивают таблетки. На место этой полоски она положила другую, которую достала из кармана.

Толя выскользнул из комнаты, чтобы не столкнуться с женщиной и не выдать себя выражением лица.

Кроме того, что она сделала на его глазах, мальчик заметил еще одну вещь.

Он увидел, что на полу, под тумбочкой, лежит плоская картонная коробочка – такая, в каких продаются лекарства.

Дождавшись, когда Алла Леонидовна выйдет из спальни, он снова проскользнул туда и бросился к тумбочке. На ней действительно лежала пустая облатка из-под лекарства с отпечатанным по фольге коротким латинским названием. Толя прочитал иностранные буквы: «Тазепам». Тогда он опустился на четвереньки и вытащил из-под тумбочки картонную коробочку. По размеру она вполне подходила для серебристой облатки, но на ней было напечатано совсем другое название, длинное и заковыристое.

Повинуясь внезапному импульсу, подросток спрятал коробочку в карман и пулей вылетел из спальни.