Скворцовы исчезли в неизвестном направлении. Была осень, может быть, полетели на юг. Хотя нет, скорее всего, один Скворцов остался здесь замерзать, а второй – улетел к себе на нефтяную скважину. Согреваться.

Пройдя паспортный контроль, я всегда выпиваю граммов пятьдесят-сто коньяка. Такая сложилась у меня традиция. В самолете можно еще добавить, но чуть-чуть.

В общем, “см. выше”.

Есть манящие страны. Скорее, даже не сами страны, а их названия. Например, Берег Слоновой Кости или Гваделупа. Нет, мысль о том, что там можно оказаться когда-нибудь, никогда не приходила в мою голову. Полететь в космос – это да, это возможно. Но оказаться в Гваделупе? Несерьезно. Да ее вообще нет. Ее придумал кто-то, как Грин придумал Зурбаган и Гель-Гью.

Но прошли годы, и вдруг мне предложили полететь в Гваделупу. Вручили конверт, в котором лежали билеты Air France. До Парижа, потом из Парижа в Гваделупу, потом из Гваделупы на остров Сен-Мартен и потом обратно – в Париж и Москву. Лети, мол, Бильжо на все четыре стороны, посмотри, как там живут люди и есть ли они там вообще.

Я прилетел в аэропорт “Шарль де Голль” через три с половиной часа. А в Гваделупу, оказывается, надо отправляться из аэропорта “Орли”. Выяснилось все это в Париже. Времени было мало. Таким образом, у меня был шанс остаться в Париже, которого я не видел, но для этого надо было опоздать на рейс из “Орли”. А самолет из Парижа в Гваделупу оказался двухэтажным, большим. Там я выяснил, уже в его салоне, что Гваделупа – это бывшая колония Франции, а сейчас 97-й ее департамент, или первый заморский. Гваделупу еще называют “французские дачи”. Нормально? Девять часов лету. Пол земного шара. Это вам не на Рублевку или в Переделкино. Зато круглый год море и солнце.

В общем, на самолете летели дачники. С детьми, внуками, кошками, собачками, канарейками. Типа – на субботу-воскресенье, плюс несколько отгулов. Урожай собрать, хризантемы срезать, розы на зиму накрыть. В самолете как-то было по-домашнему, как в электричке Москва – Петушки. Я сразу по этому поводу, кстати, выпил немного, чтобы девять часов пролетели весело. Надо сказать, что до этого я летал на Камчатку, и тоже девять часов, но в другую сторону. Какая большая Земля и какая маленькая! Эта мысль позабавила меня. С ней я и заснул.

Сели в Гваделупе довольно мягко. Я поаплодировал французским летчикам, как у нас принято, но французские дачники меня не очень поняли. Посмотрели косо: мол, странный этот русский, он же не на концерте…

В первый же вечер в Гваделупе я был ошеломлен каким-то непонятным мне стрекотом, временами переливчатым, как соловьиные трели. “Кто это так заливается?” – поинтересовался я у гваделупского садовника. “Лягушки”, – ответил тот. Не может быть, как лягушки? Действительно, маленькие, хрупкие, как будто работы Фаберже, голосистые, они сидели на стенах домов и ветках деревьев. Чудеса! А маленькие крабики и рачки ползали по горам и горкам и по ступенькам лестниц. “Они все вышли из моря, – подумал я, – как все живое”. Вот она какая – Гваделупа.

Вообще-то основное население этого и других близлежащих островов – выходцы из Африки. Потомки рабов. А белые – это потомки рабовладельцев. Свободу рабам дали, но они никуда не уехали, остались на плантациях своих же хозяев, но уже как сознательные свободные граждане. То есть, выходит, очень важно, кем ты себя ощущаешь и как тебя называют. “Надо по капле выдавливать из себя раба”. Или: “Человек – это звучит гордо!”

И теперь там у них, в Гваделупе, есть даже памятник неизвестному рабу и вечный огонь. Я глазам своим не поверил. Да, точно. Можно цветы положить, тропические, а можно с невестой приехать сфотографироваться. А вот памятника неизвестному рабовладельцу нет, потому что фамилии рабовладельцев известны. Их, кстати, называют “беке”. Типа “бяки”. Потомки рабов их все-таки не очень любят.

Сахарный тростник, из которого делают ром, в Гваделупу завезли арабы из Азии. И, кроме того, что из него делают ром, на Новый год сахарный тростник наряжают, как новогоднюю елку.

Я спросил на ромовом заводике черную женщину: “А чистым местные мужики употребляют этот горящий синим пламенем напиток?” Она в ответ без тени удивления: “Конечно, чистым и пьют”. – “А когда? – спросил я понастырнее. – В каких случаях?” – “Когда в домино во дворе играют, бутылку поставят и выпивают”. – “А закусывают чем?” – “А ничем. Жарко ведь. Наш мужик полбутылки выпивает, и ничего”. А бутылка-то литровая! “Ну надо же, – подумал я, – пролетел пол земного шара, прилетел в страну, где всегда жарко, и что я узнал? Что и черные пьют не хуже, чем в России, и не оттого, что мерзнут”.

Потом я выяснил, что пили ром рабы, чтобы залить свое горе, расслабиться после тяжелого трудового дня. Собственно, как и сейчас. Что ром – это крепкий напиток, который специально создан для употребления на жаре. И ведь вот как получилось. На тростниковых плантациях вкалывали рабы, из тростника они делали ром, ром рабовладельцы продавали, а на вырученные деньги покупали рабов, которые… и т. д. Такой вот круговорот рома и рабов в природе.

И еще я своими глазами видел, как черные мужики в синих майках забивали козла белыми доминошками. Ну, не черными же, черные доминошки не видны на черной ладошке.