–  Мрамору бы, князь. От того внутреннее убранство красоту обретёт.

Мстислав головой закрутил, на зодчего глянул с насмешкой:

–  Ишь ты, к чему алчен. Камень сей дорогой, италийский, его из-за трёх морей доставлять надобно.

И, больше не проронив ни слова, спустился вниз.

Минула неделя, и князь Мстислав, видно вняв голосу зодчего, купил у чужеземных купцов несколько плит мрамора. Те его в трюмах кораблей вместо балласта держали. Петруне же при встрече тиун огнищный Димитрий не преминул сказать:

–  По солиду [121] за каждый камень плочено, разумей.

Занедужил Путята. С болезнью нахлынула тоска по родному краю, не покидают мысли о доме, оставленном десять лет назад. Вспомнил Путята последние слова, произнесённые отцом в смертный час: «Чуете, как дым пахнет?
– Он приподнялся, глянул сыновьям в глаза.
– То дым костра, что развёл ваш род. Бойтесь забыть его запах. С кем то случится, забудет и род свой».

У ложа Путяты, насупясь, сидит Василько. Ворот рубахи расстегнут, волосы, не перетянутые тесьмой, рассыпались.

–  Почто печальный, Василько?
– окликнул Путята.

Василько встрепенулся, поднял взгляд:

–  Твоя хворь тревожит.

–  Ни к чему, Василько, поправлюсь.

И под кустистыми седыми бровями по-доброму глянули на гридина бесцветные стариковские глаза. Потом глаза медленно обошли стену каморы, ненадолго задержались у колков, где в ожидании хозяйской руки мирно висели меч и лук с колчаном, кольчужная рубаха и щит, а рядом на полке темнел стальной шелом. О чём думал в эту минуту Путята? Может, мысленно перенёсся он в молодые годы, когда под Дористолом водил их князь Святослав на византийские полки императора Цимисхия? Либо слышался ему трубный клич и виделась яростная атака конницы печенегов?

И снова глаза вернулись к Васильку, по-новому глянули на гридина.

Откашлялся Путята., сказал:

–  А ведь и ты уже не молод. Ишь, как оно, время, бежит… Не заметил, что и жизнь позади…

В открытом дверном проёме показался Петруня, остановился, загородив собой свет.

–  Вспомнил-таки деда, - обрадовался Путята.
– Я уж грех клал на тя, думал, зазнался парень, как в зодчие произвели. Ну, ну! Садись. Потеснись, Василько.

Петруня уселся на лавку, широко улыбнулся:

–  Избегался, оттого и не появлялся.

–  Ну, сказывай, что состроили?

–  Стены возводим, - радостно сообщил Петруня.
– Ладно получается. Не хуже, чем у греков.

–  А чему б нашим мастеровым быть хуже византийских?
– удивился Василько.
– Кто нам киевские делал, греки, что ль?

–  Наши мастеровые не уступят иноземцам, - согласился Петруня.
– А в ином рукомесле и превзойдут их. Да только редко мы ещё из камня строим, оттого и раздумья меня брали.

–  И поныне ещё сомненья таишь?
– хитро спросил Путята.

–  Нет, теперь уверился, своими силами построим. Земля наша богата умельцами. Помнишь ли, дед Путята, Андреяша, что на княжьем суде ответствовал? Так вот, нет нынче лучше каменных дел мастера. Сам обучился в малый срок, теперь у него другие уменья набираются. Одно плохо, - лицо у Петруни стало пасмурным, - обещал князь Мстислав на прожитье артелям вдосталь выдавать, а тиун Димитрий да пристав утаивают, голодом морят.

–  Князю обскажи, - перебил Петруню Василько.

–  Я сказывал, и Мстислав вникнуть обещал, да только слова те попусту, как было, так и есть.

–  Брат Чудин говорил; «Боярин боярину не недруг», - Путята сделал безнадёжный жест.
– Не забыл ли ты, Петруня, деда Чудина?

–  Как забыть!
– удивлённо поднял белёсые брови Петруня.

–  Жив ли брат мой, - задумчиво промолвил Путята, - здоров ли…

Увидев, что Петруня с Васильком собрались уходить, попросил:

–  Ты, Василько, коли приведётся, скажи князю Мстиславу, с ним говорить хочу.

На торгу всего многолюдней в византийском ряду. Знают греки, что везти на Русь. В открытых лавках, на виду у всей Тмутаракани разложили гости свои товары, выбирай, плати гривны. Княгиня Добронрава залюбовалась тканью шелковистой, узорчатой. Как море в ясную погоду, переливается она в ловких руках купца.

Увлеклась Добронрава и не заметила, что Савва стоит позади, с неё глаз не сводит и мысленно удивляется. Мог ли думать он, что та босоногая девчонка в вылинявшем от времени сарафане с ухваткой мальчишки вдруг незаметно превратится в красавицу, жену князя.

–  Поздорову ли живёшь, княгиня?
– наконец оторвался Савва.

Добронрава вздрогнула, обернулась, обрадовалась встрече.

–  Что давно не объявлялся? Либо в отъезде был?

–  Не случалось. Но вскоре в Киев намереваюсь плыть. Привезти ль чего?