В поклоне у Путши качнулся тяжёлый живот, а высокая шапка чуть не свалилась наземь.

Святополк присел на скамью, сказал:

–  Слух до меня дошёл, что ты в Киев собрался?

–  То не совсем так, князь. Перво-наперво в Вышгород.

Князь неизвестно почему кивнул согласно, потом, заглянув в бесцветные глаза боярина, спросил недоверчиво:

–  А ответствуй, Путша, предан ли ты мне?

Боярин вздрогнул от неожиданности, мелькнула догадка: «Уж не дознался ли Святополк, что я про него Владимиру наговорил?» Ответил поспешно:

–  Иль какое сомнение во мне держишь, князь? Пусть Перун меня сразит, коли я к тебе измену таю…

–  Ну, добро, ежели так, - оборвал боярина Святополк, - Есть у меня к тебе наказ: в Киеве будешь, дознавайся, что тайно противу меня князь Владимир замышляет. А о чём проведаешь, меня осведомляй. Уразумел?

–  Уразумел, князь, - снова отвесил поклон Путша.

–  Ну, в таком разе иди.
– И Святополк нагнулся, подкинул в огонь чурку.

Боярин, пятясь, толкнул задом дверь, опамятствовал, только очутившись в гридне. В углу на соломе спали два воина из княжьей дружины, один из них храпел с присвистом. У Святополковой опочивальни бодрствовал на карауле безусый гридин.

Застегнув шубу и нахлобучив шапку, Путша покинул княжьи хоромы.

Королю польскому хорошо ведомо недовольство Святополка князем Владимиром. При случае Болеслав разжигает корыстолюбивые стремления своего зятя.

Не единожды король заверял Святополка, что готов оказать ему помощь против киевского князя. О том и наказ епископу Рейнберну.

Рейнберн думает об этом, поспешая по дороге из Кракова на Туров. Путь не близок, почти в два десятка дней.

Епископ трусит верхом на муле вслед за установленным на полозья возком. Мул бежит рысцой, а Рейнберн трясётся в седле нахохлившись, чёрный капюшон сполз на глаза. Тёплая, подбитая мехом сутана подвязана в поясе верёвкой. Щёлкают бичи возниц, переговариваются ляхи. Три десятка рыцарей выделил Болеслав в охрану дочери. От русской границы к ляхам присоединился десяток дружинников туровского князя.

Плотно прикрыв дверцу возка, Марыся забилась в угол, зябнет. В ногах тлеют угли в глиняном горшочке. Но слабый жар не согревает княгиню, и она с тоской вспоминает жаркий камин и горячее молоко с мёдом, которое пила дома перед сном.

Лицо у епископа совсем посинело на морозе, но мысли работают чётко. Напутствуя Марысю, Болеслав наказывал: «Святополку надобно сидеть на княжении не в захудалом Турове, а в Киеве. О том ты, дочь, и должна внушить мужу. Если найдутся у него в том супротивники, будет ему моя помощь».

А Рейнберну Болеслав сказал больше: «Пусть Святополк сядет на киевский стол, не миновать тогда распри меж братьями. Мы же, помощь Святополку оказав, заберём за то у него червенские города [56] . До поры об этом не только Святополку, но и Марысе знать ненадобно».

И ещё знал Рейнберн: туровский князь труслив, однако власти алчет. Трусливый же человек коварен, то истина.

Думы епископа нарушил голос Марыси. Откинув шторку, она позвала его. Передав поводья одному из дружинников, Рейнберн перебрался в возок, уселся напротив княгини, приготовился слушать. В полумраке бледно вырисовывается лицо Марыси. Она говорит о том же, о чём думает и он, Рейнберн.

–  Слаб душой Святополк, не сидеть ему на великом княжении. Точит меня червь сомнения. Такого ли мне мужа надобно? Зачем отец отдал меня за него!

–  Не ропщи, дочь моя, - прервал княгиню епископ.
– Ты нужна Святополку, чтобы вселить в его робкую душу огонь смелости. Семя сладкого желания сесть на великое княжение посеяно в нем с отроческих лет. Каждодневно же орошай, княгиня, то семя доброй словесной влагой, и бледный росток взойдёт, даст плоды.

Тихим журчанием родника лился голос Рейнберна:

–  Успокой душу, дочь моя, не гневи Господа нашего Иисуса, и уйдут от тебя печали, развеются, подобно утреннему туману.
– Рука епископа осенила княгиню крестом.
– Забудься в покое.

Мал городок Туров, рублеными избами и хоромами прижался к южному берегу реки Припяти. Земляной вал порос сорной травой, а замшелые бревенчатые стены и башни крепости почернели за многие годы.

Зимой городок и всё в округе заметают снежные сугробы. На припятском лугу, где с ранней весны туровские бабы пасут скот, сиротливо стоят придавленные снегом копёнки сена. Чернеет вдали голый лес, а даже днём до городка доносится вой голодных волков.

Ночами, будоража тишину, перекликаются дозорные да во дворе боярина Путши перебрёхиваются лютые псы.

Долги зимние ночи. В подполье скребутся мыши, пищат. Их возня мешает спать пресвитеру Иллариону. Он лежит боком на жёстком ложе, подсунув ладонь под голову. Мысли набегают одна на другую. Вот уже два го Да минуло, как по велению патриарха византийского прибыл болгарин Илларион на Русь.

Киевский архиерей [57] Анастас послал Иллариона духовником к туровскому князю Святополку.