Шрифт:
— Роман, подними-ка стол, — приказал.
Роман недоумённо уставился на дядю.
— Подними, подними, — покивал тот успокаивающе.
Побагровев от натуги, Роман поставил стол на ножки.
Утварь оставалась на полу, под ногами. Теперь сидели только двое: Святослав и Рюрик.
— Первым заговорил Рюрик:Ну, допустим, кликнешь ты воинов, порубят они нас, гостей твоих, а потом? Как перед Русью, перед братьями-князьями оправдываться станешь? По дедовскому обычаю пригласят тебя съехавшиеся со всей земли князья в красный шатёр на суд и предъявят тебе вину за убийство князем князя не на бранном поле, не в честном бою, а из-за угла, аки тать. Убийце смерть, а роду его бесчестие и безземелье — так гласят дедовские заветы. И пойдут дети, внуки, правнуки твои, безвотчинные, по Руси, и отовсюду их гнать будут, и угаснет род твой, и проклянут тебя во веки веков...
— Воистину так, — перекрестился игумен.
Святослав зябко повёл плечами, встал, положил руку на плечо Игоря.
— Готов крест целовать — не было у меня и в мыслях единым над вами встать. Тебя, брат, если и унизил, то без умысла. Прости... — Это Игорю. — И на соправительство я не посягал. — То — Рюрику.
— Крест целуешь на день, мы тебя знаем. — Рюрик улыбнулся открыто. — А песнь Игорева дружинника — она на века.
Святослав согласно покивал головой, обошёл стол, прошёл, шаркая и покряхтывая — древний старик! — едва не коснувшись его, мимо Давыда, всё так и стоявшего с кинжалом в руке, и скрылся в двери, ведущей в библиотеку.
Князья и игумен проводили его глазами и теперь молча смотрели на дверь...
Святослав вернулся, держа в дрожащей руке ещё не сшитые листы пергамента, подошёл к факелу, вытянул руку, прочитал выразительно:
От войны с неверными князья отвернулись. Ибо сказал брат брату: «Это моё, и это моё же!» Стали князья про малое «вот — великое» молвить И на себя крамолу ковать. А поганые тем временем Терзали землю Русскую.Помолчал, поглядел на собравшихся.
— Не сказал — пригвоздил певец... Так ведь всех нас, братья, а? — Положил листы на стол, подошёл снова к стене, вытащил факел из гнездовища, вернулся к столу, легко нагнулся, будто и не он только что кряхтел, поднял блюдо, поставил посередине стола, бросил на него листы и поджёг. — Пусть не будет средь нас недоверия.
Как зачарованные глядели все на огонь, пожирающий пергамент, а он корчился, словно сопротивлялся, мелькали летучие строки, трещал огонь, запахло палёным мясом, как будто там, в огне, горело живое тело...
— Единый список был. Нужно ли ещё крест целовать?
Огонь затухал, листы шевелились, всё ещё сопротивляясь, и тихонько потрескивали...
— Единый, говоришь? А тот, что у певца? — спохватился Роман.
Давыд, не спуская взгляда с чёрных лоскутов на блюде, сказал Святославу:
— Певец под твоей рукой.
— Нет боле на нём моего благоволения... Живёт он один, на отшибе, за Боричевым взвозом... — тихим голосом произнёс великий князь.
Давыд с силой воткнул кинжал в столешницу.
Игорь словно очнулся от наваждения.
— Эх вы, князья-витязи, что вы задумали? — сказал и ушёл, хлопнув дверью.
И тогда Святослав, как бы скрепляя достигнутое согласие, сказал Рюрику:
— Нет, не бывать Игорю великим князем. — И пошёл ставить факел на место.
— Да, не бывать, — подхватил Рюрик. — Не тех статей конь. Конечно, ему невместно против дружинной правды идти. Но думаю, того, кто его от позора избавит, он отблагодарит... — Роман! Знаешь ли ты короткую дорогу до Боричева взвоза?
Роман не ответил. Два дяди и Святослав глядели на него тяжело и оценивающе. Он постоял, колеблясь, потом повернулся и пошёл к двери, ускоряя шаг...
Борислав спускался с красного крыльца, когда из темноты его окликнули. Он вгляделся. К нему подходил князь Игорь. Княжич поклонился выжидательно. Неужто гордый князь станет сейчас сводить с ним счёты?
— Вот что... Бывшему моему дружинному певцу беда грозит, — быстро сказал Игорь. — Я здесь гость, в своих поступках не волен, не мне тебе об этом говорить. Остереги певца! И не теряй времени.
В опустевшую малую гридницу заглянул Ягуба. Увидел разбросанную на полу утварь, заинтересовался, вошёл, оглядел стол, долго рассматривал блюдо с пеплом и остатками почерневшего пергамента, сокрушённо покачал головой... Погасил факелы, ушёл, уверенно двигаясь в темноте. Он досадовал на себя, что не сумел ни подсмотреть, ни подслушать...
Микита и Данилка сидели на завалинке ветхой избы. Ночное чистое небо искрилось звёздами, неумолчно пели цикады, где-то далеко в городе лениво лаяли собаки.