Так в затишье прошло почти всё лето, бывшее для Новгорода чуть легче, чем два предыдущих. С той поры, как принял княжение Михаил Черниговский, Русь трепали беды. От дождей вымокли поздние яровые, лен, не родили огороды, а те озимые, что посеяли, вымокли и вымерзли зимой, так что новый урожай оказался не в пример скуден.

Надеялись на помощь Низовских земель, но на Волоке Ламском сидела дружина Ярослава, заворачивающая торговые обозы. Впрочем, в то время ей заниматься этим почти не приходилось - новым летом обозов по всей Руси стало меньше. Год и другой урожаи не задались нигде. Возить в Новгород для торговли было нечего - самим еле хватало. Обильно, как встарь, родила разве что Киевская да Галицко-Волынская земля. Оттуда шли товары, но разве могла прокормить оскудевшая людьми и ремёслами Киевская Русь [272] огромную, обильную народом и жадную до жизни Владимирскую Русь вкупе с Новгородом!

В малых городках и весях всё ж было полегче - помогали лес и река. В самом Новгороде поневоле вспоминали времена, когда город душил князь Ярослав Всеволодович. Как и тогда, ели кору, мох и собак. Люди бежали из города, чтобы умереть спокойно, ибо случалось, что поедали и человеческие трупы. Матери продавали своих детей богатым людям и даже на чужбину. По улицам бродили толпы людей - выискивали дома богатых и разбивали в них житницы, надеясь найти хлеб. Много хлеба похватали при грабеже посадничьих хором и потом при погроме его недоброхотов.

Новым летом, когда люди после волнений и пожара притихли и занялись своими делами, наконец-то пришло избавление и от голода - едва можно стало пуститься в плаванье, через Волхов и Нево-озеро Варяжским морем пришли купцы из Висби и Любека. Прознав о голоде, они привезли в Новгород хлеб. Лето тоже выдалось хорошим по всей земле и на Низу, и можно было надеяться на лучшее.

Единственное, что тревожило новгородские и псковские земли - это ливонцы. Самим рыцарям в связи со смертью епископа Альберта было не до походов, но литовцы, приохоченные ходить на псковские и новгородские земли с войной, чуть не ежегодно совершали набеги на русские земли. Избегая сражений, они проходили по земле, захватывая добро и угоняя полон. Бояре терпели набеги на свои вотчины, вынужденные смиряться с тем, что из-за них меньше становится и без того скудная от неурожаев дань. Но защищать Новгород и Псков от набегов должны были княжеские дружины, а Михаил Черниговский бывал на столе наездами. Вместо него сидел мальчик, который даже со своим пестуном пока сражался деревянным мечом и не мог повести полки в битву. Усмирённые Внездом Вадовиком и его союзниками люди молчали, но постепенно начали поварчивать. Стефан Твердиславич, хоть и не выступал более открыто и позвать князя Ярослава не подговаривал, тем не менее не молчал. И постепенно в городе сложилось тихое мнение, что пора бы уж князю показать свою настоящую силу и либо приструнить литовцев, сходив на них походом, либо уйти подобру-поздорову и уступить место достойному. Слушая эти разговоры со всех сторон, посадник отправил Михаилу в Чернигов грамоту, и тот обещал, что скоро пойдёт в Новгород, чтобы оттуда отправиться прямиком на Ливонию.

В конце осени, почуяв, что в городе опять начали поднимать голову сторонники Ярослава Переяславльского и стараясь оградить малолетнего княжича от возможного бунта, посадник и тысяцкий увезли юного Ростислава в Торжок. Всем в городе они говорили, что там будут собираться войска для похода на Ливонию, но на самом деле бояре спешили укрыться подалее - голос Стефана Твердиславича со времени пожара на Словенском конце стал звучать всё увереннее и громче. Он становился народным любимцем, ему прочили власть, а это при посаднике и тысяцком попахивало бунтом. Но Новгород бунтовал всегда - нет хлеба, есть ли, ему всё едино. Затаившись, Внезд Вадовик ждал.

В начале зимы нежданно-негаданно на посадничье подворье прискакал гонец из Новгорода. Конь под ним поводил запавшими боками и шатался, роняя розовую пену с губ, у крыльца всадник сполз с седла и неверными шагами быстро поднялся в терем.

Упреждённый о гонце, Внезд Вадовик вышел ему навстречу и с удивлением признал в нём своего дворового холопа Стёпку. Тот посерел, спал с лица и смотрел затравленно. Встретясь глазами с хозяином, он мешком бухнулся ему в ноги:

–  Христом Богом молю, боярин! Не гневайся на раба твоего верного!..

Внезд тихо ахнул, крепче опираясь на посох. Подумалось о самом страшном:

– Что?

–  Беда, боярин!
– не поднимая лица от пола, выкрикнул Стёпка.
– В Нове Городе бунт! Выло вече, на нём боярин Стефан против тебя и родни твоей лаял!.. Кричал, что не надобен им такой князь, уговаривал Ярослава Всеволодовича звать!.. Народишко разошёлся, к твоему подворью побежал...

Внезд покачнулся. Всё поплыло перед глазами. Как сквозь туман, долетали сбивчивые слова холопа:

–  Дом и подворье пограбили... До ближней вотчинки добрались, там всё порушили... У тебя и брата твоего, и у свойственников тож... Терем новый боярича Глеба Внездовича погорел... У боярина Бориса тоже грабили...

–  Неужто - все?
– одними губами шепнул Внезд, чувствуя, как спирает грудь, и трудно становится дышать.
– А другие что ж? Семён Борисыч?..

–  Убили его, - Стёпка всхлипнул, жалея своего хозяина, и выпрямился, отирая рукавом красный от мороза и слёз нос.
– Дубьём забили, потом до Волхова волочили - и в прорубь...

Всё потемнело перед глазами Внезда Вадовика, и он тихо осел на пол.

Уже когда он пришёл в себя на постели, чуть отойдя от хватившего его удара, не отлучавшийся от отца Глеб Внездович сообщил ему остальные страшные подробности.

Семьи уехавших с княжичем бояр были схвачены и заточены в монастырь. Посадничество забрал себе Стефан Твердиславич, а должность тысяцкого отдали некоему Никите Петриловичу. Новый посадник сразу же постановил послать грамоту Ярославу звать его на новгородский стол, и горожане согласились.

Разбитый тяжёлой вестью Внезд Вадовик ещё хворал, когда из Новгорода на него и его спутников свалился новый, более тяжкий, удар. Несколько дней спустя в Торжок прискакали новгородские послы с грамотой для малолетнего княжича Ростислава. Вместе с Ростиславом и его боярами гонцов встречал бывший тысяцкий Борис Негоцевич, заменив не встающего с постели посадника. Выходя к послам, он заранее трепетал, не зная, сможет ли сдержать гнев, ежели увидит кого из знакомых. Но Новгород словно понимал это - из пяти послов ни одно лицо не осталось в памяти даже смутно.