Опять он сделался мрачным и стал отстраняться от своих товарищей, с которыми успел сблизиться за это время. Прислушиваясь к их разговорам, он незаметно выучился объясняться по-гречески, но по-прежнему чаще всего молчал.

Он слушал охотно только рассказы старого садовника. За время своей молодости тот перебывал у нескольких владельцев; один из них хотел сделать из него секретаря и поэтому отправил в школу учиться.

Главк хорошо знал мифологию, обладал познаниями по греческой истории. Он прочитал немало свитков, и самые разнообразные сведения хранились в его памяти.

Слушая его рассказы о военных подвигах эллинов, о войнах с персами, Орик снова переносился в вольную жизнь, казавшуюся ему теперь такой далекой и счастливой, как будто он сам никогда не жил ей и только очень давно видел во сне то, что раньше было жизнью. Особенно захватывали его рассказы о героической борьбе под стенами Илиона, о славе и победах Ахилла, о падении священного Приамова града. Главк знал наизусть много стихов из Иллиады и Одиссеи, — в самой Греции нигде так не любили этих поэм, как в далеких колониях на берегах Эвксинского Понта; здесь не только каждый гражданин, но и многие рабы чтили воспоминания о великих героях Троянской войны и о певце их славы.

Орик удивлялся, как, зная так хорошо о борьбе и свободе, люди могут жить в рабстве. Он чувствовал презрительную жалость к старику, давно примирившемуся со своей участью и не думавшему о свободе, так как он был рабом по рождению. Однажды Орик спросил Главка, почему рабы, которых везде множество, покорно подчиняются своим господам и не начинают сообща войны против них. Главк некоторое время молчал, потом сказал задумчиво:

— Наш господин не очень богат, у него немного рабов, но между ними: я — эллин, ты — скиф, другие — сирийцы, каллипиды, уроженцы Кипра. Одни — старые, другие — молодые, одни мечтают о свободе, другие привыкли к рабству; ты — воин и думаешь о войне, я — садовник и умею связывать только лозы, рубить только сухие сучья. Ты хочешь вернуться в степи; уроженец Афин думает бежать в Грецию, я и многие другие — большинство — нигде не будем жить лучше, чем здесь.

У других господ — сотни рабов, и там людям живется хуже; но у них нет дружбы, и те, которые занимают хорошие должности, держат в подчинении всех остальных и заставляют их повиноваться господам. А если бы они вздумали взбунтоваться, войска и полиция казнят одних, других бросят в тюрьму, а остальным будет еще тяжелее жить…

— Значит, никто из рабов никогда не пробовал бороться за свою свободу? — сказал Орик. — Подумай, ведь если бы таких, как я, собралось хоть пятьдесят человек? Вооружившись только дубинами и топорами, напав на город неожиданно, мы сумели бы прочистить себе дорогу к городским воротам и к свободе. Что же, если бы нас было пятьсот или пять тысяч! А ведь в одном Херсонесе рабов гораздо больше.

— Такие восстания иногда бывали. Конечно, не теперь, а раньше. Должно быть, люди тогда были смелее... Был один хиосец — Дримак; его память чтут многие рабы. Тогда на Хиосе им жилось особенно тяжело. Их обременяли непосильными работами, за малейшую вину убивали и, так как рабы были дешевы, то почти не кормили и оставляли умирать с голоду. Доведенные до последней крайности, рабы стали убегать от своих господ и скрываться в горах; оттуда они толпами нападали на частные владения и грабили их; горная и лесистая природа острова им благоприятствовала.

Хиосцы сами рассказывают, как тогда один раб убежал в горы; он был смел, обладал воинскими способностями и, собрав вокруг себя беглых рабов, образовал отряд, а сам стал во главе его. Против него часто высылались воины, но всякий раз безуспешно. Наконец, Дримак (таково было его имя) послал сказать хиосцам: «Несчастья, причиняемые вам вашими рабами, не прекратятся, как мы знаем от оракула. Слушайте же, оставьте нас в покое, — это будет для вас самое лучшее».

Когда заключен был договор и установлено перемирие, Дримак велел изготовить себе собственные меры, весы и печать. Он показал их хиосцам и сказал: «Все, что я буду брать у вас, я буду мерить и вешать. И когда мне будет достаточно, я положу печать на ваши сараи. Если убегут некоторые из ваших рабов, я буду разбирать их дела, и если они будут иметь законные поводы к неудовольствию против своих господ, я буду оставлять их у себя, а остальных буду возвращать обратно».

С этого времени и рабы стали меньше убегать, так как они опасались его суда. Те, которые были с ним, боялись его еще больше, чем своих господ, и повиновались ему, как военачальнику. Он наказывал за неповиновение и не позволял никому грабить полей или причинять какое-либо зло без его приказания. В дни празднеств он обходил поселения и получал от владельцев вино, животных и другие дары. Если он узнавал, что кто-либо злоумышлял против него, то наказывал жестоко.

Впоследствии Хиосское государство назначило цену за его голову. «Я уже достаточно пожил, — сказал он одному из своих друзей, — ты же молод и в расцвете сил; убей меня, — Ты будешь богат, свободен и счастлив».

Его друг сперва отказался, но потом позволил себя переубедить и отнес хиосцам голову Дримака; однако после этого господа снова сделались жертвой грабежей и неистовств беглых рабов... [68] Дело кончилось тем, что хиосцы собрали сильное войско, большую часть рабов перебили, а остальных казнили жестоко.

Рассказывают, что Дримак часто является в сновидениях многим господам, а рабы приносят ему жертвы, как своему покровителю, и украшают его могилу...

История Дримака произвела большое впечатление на Орика. С Главком он больше об этом не говорил, но старался выказывать ему расположение, помогал в работе и охотно рассказывал о своей степной свободной жизни, о войне и обычаях своего племени.