Над этим однообразным трудом люди сидели с раннего утра до глубокой ночи, получая в день четыре-пять драхм — сумму, на которую можно было с трудом прокормить двух рабов; на эти деньги надо было вести хозяйство, поддерживать дом, одеваться, кормить жену и детей. А семейства бедняков часто бывали многочисленны.

Политически все эти люди были полноправными гражданами демократической общины Херсонеса. Они являлись верховной властью города, потому что «самодержавный народ» правил им. Городской совет — Булэ — лишь исполнял его повеления, а магистраты — эсимнеты, дамиурги, продики, стратеги — считались его слугами.

Народ был неограниченным властелином, но большинство отдельных граждан жили хуже рабов.

Невыносимое существование заставляло людей нередко возмущаться и производить беспорядки, угрожавшие спокойствию города. Многие из них мечтали о временах, когда тяжкий принудительный труд и бедность исчезнут с лица земли и наступит золотой век Кроноса-бога, некогда царившего на счастливой, дававшей изобильные плоды земле, населенной людьми, не знавшими ни войн, ни судов, ни болезней.

Люди верили, что золотой век настанет вновь; тогда не будет ни бедных, ни богатых, ни рабов, ни господ, ни полиции; тюрьмы разрушатся, а судебные залы, портики, публичные здания обратятся в общественные столовые.

В это верили твердо. Во время рабочих собраний и празднеств в честь богов-покровителей труда об этом часто не только мечтали, но и выносили определенные постановления, вырезавшиеся на каменных досках и вывешивавшиеся на стенах того или другого храма.

Орик часто слышал рассказы о близости этих прекрасных времен, но не верил им.

— Как это произойдет? — спрашивал он. — И когда? И почему золотой век наступит именно теперь? Может быть, его надо ждать еще тысячу лет?

Он плохо верил в явление Кроноса, да и самая жизнь, которая должна была наступить с его воцарением, не нравилась ему. Она хороша только для рабов, мечтающих о том, чтобы их не обижали. Жизнь без войны, без радости победы, вечный мир — это казалось ему неинтересным, придуманным слабыми, привыкшими к подчинению и не умеющими побеждать.

Золотой век его не интересовал. Он хотел только отомстить грекам, захватить и разрушить город, разграбить его сокровища. Участники этого дела получат свою часть добычи и сделаются свободными. О том, что будет дальше, он не думал.

Каждый день то в одном, то в другом доме, в маленьких грязных кабачках или около сваленных на берегу, пахнувших смолой и рыбой лодок Орик, расспрашивая людей о их жизни, короткими злыми словами растравлял их ненависть к господам, к магистратам и заставлял еще больше, еще острей чувствовать безысходность нужды, тяжкий гнет суровой, голодной жизни. Все охотно говорили об этом, рассказывали, жаловались и возмущались:

— Нас даже во сне тревожит вопрос, где достать четыре драхмы, чтобы на следующий день снова лечь спать, наполнив желудок черствым хлебом или ячменной кашей, пучком салата или несколькими луковицами [76] . Нам не остается ничего другого, как просить милостыню у прохожих. Но нищие уже и теперь часто умирают от голода, так как их стало слишком много.

Они перебивали друг друга:

— Я не мог заплатить налогов, и вот у меня отобрали дом и имущество. У меня четверо детей... Куда я их дену?

— Я работал на рудниках два года, а теперь меня выгнали, потому что труд рабов им обходится дешевле. Теперь я живу рыбной ловлей, но у меня нет никаких снарядов, нет лодки, а о зиме боюсь и думать.

— Лучше продать себя в рабство; там, по крайней мере, хозяин не даст умереть с голода...

— Зачем же вы так живете? — спрашивал Орик. — Херсонес — ваш город, он полон богатств. Почему вы не берете их?

И озлобленные голоса отвечали:

— Тебя еще никогда не били плетьми?

— Ты не видал полиции?

— Я однажды сидел в тюрьме. Уж лучше умереть под открытым небом...

— Вы говорите не как мужчины, — возражал Орик. — Вы собираетесь толпами на рабочем рынке. Вас гораздо больше, чем полиции и солдат. Каждый должен бороться за себя. А кто боится, тот всегда будет рабом. Вы называете себя свободными, а завидуете рабам, что им не дают умереть с голода. Кроме вас самих, вам никто не поможет.

Его собеседники молчали, потом кто-нибудь говорил:

— Недавно на фабрике Аполлодора двенадцать рабочих потребовали невыданную им плату. Их просто выгнали, и на их место хозяин купил рабов. Рабочие пробовали обратиться в суд. Чем кончится дело — не знаю. Но трое из них затеяли драку с главным мастером, и теперь они в тюрьме. Правда, они его здорово побили.

— Их было трое. Но если бы их было триста?.. Разве так трудно сговориться об этом? У всех вас есть товарищи — такие же голодные, как вы. Они могли бы сговориться еще с многими другими людьми, и образовалось бы войско.

— Прежде чем ты создашь такое войско, власти узнают об этих приготовлениях, и все попадут в тюрьму или будут казнены.

— Делайте так, чтобы власти ничего об этом не знали. Да и чем вы рискуете? Уж лучше умереть сразу, чем так, как вы, — медленно и позорно.

— Для такого дела непременно нужен начальник. Кто всем этим будет управлять?