Орик вдруг почувствовал острый прилив гнева, повернулся и медленно подошел. Думая, что он набросится на него, Бат вскочил, схватив лежавший на земле тяжелый молоток.

— Подойди, варвар, я размозжу твою дурацкую башку!

Непривычный к драке, он держал молоток около плеча. Орик, не дав ему времени замахнуться, схватил его за руку, вывернул, заставил уронить орудие и ударом кулака в подбородок опрокинул противника. Оглушенный, тот пытался встать, но Орик схватил и сжал его голову.

— Ты тут мечтаешь о поцелуях, так давай я покажу тебе, как здешние девушки целуют «горшком». Они берут голову за уши, как горшок, и целуют в губы, но я тебя только возьму за уши. И он стал неистово тереть уши тщетно защищавшегося Бата. Под общий хохот стукнул его еще раз по голове и отошел.

— Теперь ты, видишь, что твои кулаки хуже моих, поэтому будь осторожен: в следующий раз я возьму тебя уже не за уши, а за горло.

Появился Главк.

— Опять вы тут спрятались за кустами! Беритесь за дело. Если изгородь не будет готова к полудню, вы будете лишены вашей порции хлеба. А ты, Скиф, сегодня куда-то скрылся перед отправлением на работу, — смотри, чтобы это не повторялось.

Он, очевидно, слышал разговор, закончившийся дракой.

— Ну, живо! Или я приставлю надсмотрщика, чтобы он подгонял вас ременной плетью.

Он постоял, наблюдая за начавшейся работой.

— Ты, Бат, опять пьян? Еле стоишь на ногах... Ты уже раз сидел в домашней тюрьме, теперь я доложу господину, чтобы тебя отправили в городскую тюрьму, а потом на рынок для продажи.

Невольники молча вколачивали бревна и толстыми гвоздями прибивали к ним длинные слеги. Некоторые сбросили с себя платье, и солнце пекло их потные обожженные спины, покрытые оставшимися после плетей рубцами.

Главк некоторое время молчал, потом спросил:

— Кто здесь у вас самый сильный? Ну, хоть ты, Скиф, — возьми-ка это бревно и иди за мной.

Когда они отошли, Главк тихо сказал:

— Будь осторожен с Батом: он негодяй и доносчик и может пожаловаться не только хозяину. Он одно время служил сыщиком в городской полиции. Я знаю, он и теперь интересуется вещами, которые его не касаются.

— Орик, — неожиданно закончил он, — брось это бревно, я сам не знаю, зачем мы его тащим. Мне нужно было только предупредить тебя. — Его голос сделался отечески ласковым. — Не мое дело разузнавать то, что ты не хочешь мне говорить, и не мне давать тебе советы. Но я был бы рад, если бы ты согласился попросить хозяина об освобождении. Он сейчас же это сделает, и ты уедешь к себе домой, в степи. Ну, что — гордость? Я знаю, ты думаешь сам себе добыть свободу, потому что и рабом себя не считаешь. Только зачем это? И для чего рисковать?

Орик сбросил с плеча тяжелое бревно и откинул назад длинные соломенно-желтые волосы.

— Спасибо за совет, — искренно сказал он, — но сейчас я еще не хочу уходить отсюда. Мне хорошо. Главк, очень хорошо. А свобода… я в ней уверен. Конечно, я уйду в степи, но лишь тогда, когда сам этого пожелаю.

Эксандр проводил гостей и посмотрел на удалявшуюся великолепную процессию празднично одетых клиентов и рабов, следовавших за носилками. Он вернулся в дом и прошел в комнату, где его ожидал Никиас. Эксандр был взволнован.

— Этого я никак не ожидал, — начал он. — Знаешь ли ты, зачем эти люди приходили сюда? Если ты видел их, ты, может быть, догадался?

— Я пришел в то время, когда они были у тебя и, чтобы не мешать, удалился в сад. Они явились, кажется, по какому-то особенно важному случаю?

— Да. И совсем неожиданно. Между ними был друг Адриана — Сервий Теренций. От имени Адриана он явился, чтобы просить отдать тому в жены мою дочь.

Лицо Никиаса выразило удивление; потом он улыбнулся спокойно.

— Что же, Ия одна из прекраснейших девушек нашего города. Почему бы Адриану и не пожелать жениться на ней?

Он хотел спросить, что ответил на предложение Эксандр, но нашел это неудобным и промолчал.

— Адриан не принадлежит к числу людей, способных любить, — продолжал Эксандр. — В то же время он, конечно, не считает такой брак равным. Поэтому возможность подобного предложения никогда не приходила мне в голову.

— Ия сделается теперь одной из самых богатых женщин мира, — осторожно сказал Никиас. — И она сможет оказать немало услуг своему родному городу.

Эксандр быстро взглянул на него.

— Я не пожелал бы принести ее в жертву интересам республики. Но может ли такая жертва оказаться действительно полезной?

Он помолчал и, не получив ответа, продолжал:

— Честолюбие чуждо и мне, и ей. Богатство и власть, — хотя я и не забываю, что Адриан ни с кем не захочет поделиться ими, — не могут сделать Ию счастливой. А быть женой такого человека, как он, — злобного, черствого, ограниченного, распущенного и грубого — уже само по себе составляет несчастье. Поэтому я не колебался бы ответить отказом. Но я подумал так же, как ты. Быть может, городу удастся получить заем у Адриана. Он мог бы много сделать и для того, чтобы настоять в Риме на необходимости военной помощи Херсонесу против Палака.