Вот поэтому-то и надо увеличивать вероятность своей миссии. А миссия зимнего рыбака в этом мире состоит в единении с природой посредством рыбной ловли. Отсюда и обилие лунок, удочек и крючков. И иного пути для соития с зимней природой нет. Вот попробуйте хотя бы часов на двенадцать слиться с природой на двадцатиградусном морозе, просто так прогуливаясь по лесу… Дудки, через пару часов замёрзнете, как бы вы ни были одеты, и сколько бы тёплого глитвейну не глотнули. Замёрзнете, и тут же убежите домой или ещё в какое натопленное жилище. А что такое пара часов? Как за это время можно слиться? Учёными-сексопатологами давно подсчитано, что для того, чтобы слиться с женщиной, достаточно одного часа тридцать одной минуты: час на подготовку, минуту на сам процесс и полчаса на отдых от процесса (кстати, отдыху после процесса тоже дано научное определение — апатия). А вот с природой даже за два часа не получится. Природа она гораздо больше, чем женщина, хотя и тоже женского рода. А вот у зимних рыбаков это соитие может длиться от нескольких часов, до нескольких суток в зависимости от их снаряжения, качества палаток, заряженности батареек для фонарей, количества «долгоиграющих» свечек, запасов для закуски водки. И, конечно же, время полного слияния рыбака с природой находится в очень сильной и прямой зависимости от количества ящиков этой самой водки. А если все эти запасы постоянно пополнять, то рыбаку уже и домой-то незачем возвращаться. Но, к сожалению, такого никогда не происходит. Всякие ресурсы имеют свойство заканчиваться, и поэтому рыбаки (беспредельщиков на джипах и любителей дрейфовать на льдинах мы в расчёт не берём) обычно всегда возвращаются домой к своим матерям, отцам, женам и детям (словом, к тем, кто у них есть в наличии). Возвращаются, как правило, с рыбой, спокойными, загорелыми, здоровыми, сильно пахнущими своим уловом и слегка источающими не до конца выветрившийся на свежем воздухе запах обилия выпитой водки. И это ещё раз должно убедить всех в том, что нет лучшего способа приобщения к природе в зимний период, нежели рыбалка. Кроме того, научно доказано, что время, проведённое на рыбалке, в счёт жизни не засчитывается. Но многие почему-то гнушаются общением с природой зимой и никак не хотят продлить себе жизнь. Видимо, не видят в этом никакого смысла. Бог им судья. А мы после короткого, преисполненного глубокого философствования отступления, вернёмся к нашим героям, которые никоим образом не относятся к тем, которые не видят ни в чём смысла.

Лунки у героев просверлены. Удочки развернуты. На крючки насажены размороженные кальмары. Почему именно кальмары? Да потому, что хищные рыбы всех морей и океанов признают это многощупальное и глазастое чудище весьма вкусным продуктом. Даже в тех местах, где кальмар никогда не обитал, на наживку из его мяса обязательно клюнет какая-нибудь зубастая сволочь. Видимо, кальмар является каким-то общемировым рыбьим деликатесом, который подают по праздникам в дорогих рыбьих ресторанах планеты Земля. Не были исключением и обитатели вод Финского залива. Но всё-таки лучше всего клевала корюшка на своих соплеменников. Сильно развит был в ней рыбный каннибализм. Поэтому, как только удастся рыбаку вытащить первую корюшку на кальмара, он тут же безжалостно режет её на мелкие кусочки и насаживает их на другие крючки, без сожаления сбрасывая с них останки купленных за деньги кальмаров. И, таким образом, рыбак, пусть временами и бессознательно, но опять же осуществляет управление вероятностью (справедливости ради надо отметить, что не каждый из рыбаков догадывается о том, что такое вероятность, но интуитивно каждый из них её, собаку, чувствует всеми фибрами души). То, что корюшка лучше всего клюёт на мясо сподвижников — это научно установленный факт, но и то, что она в преднерестовый период огульно бросается на всё, что ни попадёт ей на намеченном природой пути, тоже не подвергается никакому сомнению. Видимо, у корюшки так проявляется предродовой токсикоз. Недаром эту хищницу недолюбливают ленинградцы-блокадники. Многие из них очень отчётливо помнят, как долгожданными блокадными вёснами по Неве плыли размороженные трупы, на глазах превращающиеся в скелеты под напором яростных корюшинных челюстей. Что тут поделаешь? Таковы привычки этой рыбы, заложенные в неё природой. Здесь нет её вины, и с этим надо смириться, как с врождённой вороватостью котов и кошек. Опять несколько удалились от героев рассказа, но эти комментарии не будут лишними, и далее читатель в этом будет иметь возможность убедиться.

Говорить о том, что лунки были просверленЫ и удочки развернутЫ, было с нашей стороны небольшим преувеличением и всё из-за того же Толяна, который так долго изображал танец вокруг ледобура, что изрядно надоел даже терпеливому Витьку, который в конце концов отобрал у него бур, просверлил одну лунку и опустил туда леску от одной толяновой удочки. Человек с ущербным генофондом тут же прилёг у лунки прямо на лед и почти мгновенно уснул, утомлённый тяжестью перенесённых испытаний. Но долг рыбака в нём не спал. Об этом свидетельствовала его рука, непрерывно поддёргивавшая леску как при ловле хищника на блесну. Этих действий абсолютно не требовалось при ловле корюшки, но рыбацкий инстинкт подсказывал Толяну нечто другое. А пока он пребывал во власти инстинкта, Димон, Витёк, Костян, Юран и Вован продолжали заниматься обычным для этого времени года и суток делом. Они сидели каждый на своём ящике и внимательно следили за кивками своих удилищ (для тех, кто не в курсе: кивок — это такая длинная, узкая, металлическая пластинка (или пружинка) с красным шариком на конце, через которую продевается леска, а кланяющийся рыбаку кивок сигнализирует о наступлении двух разных по своей сути событий — либо рыба из интереса трогает наживку на крючке, либо льдину, на которой восседает рыбак уже оторвало от прибрежного льда, и рыбак начинает свой героический дрейф по просторам Балтики. Иногда эти события совпадают по времени, но их суть остаётся разной всегда). Застывшие почти в одинаковых позах рыбаки ждали подхода корюшинных стай. Красное солнце уже уверенно зависло над горизонтом, а со стороны берега неожиданно задул довольно сильный ветер, погнавший по льду колючую позёмку. Некоторые из опоздавших на встречу рассвета пижонов прикрепляли к своим ящикам лыжи, садились спиной к ветру и уверенно катились под его непрерывным давлением к месту бурения лунок. Иногда почти неуправляемые болиды достигали такой скорости, что гонщикам приходилось тормозить ледобурами о наметённые на шероховатости льда снежные островки, а когда этого сделать не удавалось, пижоны сознательно инициализировали падение на бок, дабы не соскользнуть с кромки льда в манящие своей прохладой чёрные воды залива. Время от времени рыбаки выбирали леску из лунок, бросая её по ветру, чтобы зарядить солнечным светом фосфорные мормышки, источающие тихое, манящее к себе свечение на пятнадцатиметровой глубине. Зарядив мормышки и облегчив тем самым жизнь рыбе (ну, чтобы она не щурилась и не портила себе зрение, блуждая в кромешной придонной тьме и отыскивая добычу в подлёдном пространстве), рыбаки заботливо поправляли наживку на крючках (дабы не травмировать лишний раз рыбью психику двусмысленным видом крючка с мерзкой заусеницей на конце) и опускали леску обратно в воду. Проделав эту нехитрую процедуру по два раза кряду, рыбаки тихо загрустили. Кивки по прежнему стояли ровно, лишь слегка подрагивая от мелких, но частых ударов позёмки. Первым не выдержал Вован: «Эй, малохольные, вы чё сюда приехали? Никак рыбу ловить? И чё? Не знаете, как она ловится? Напоминаю, всё очень просто: наливай да пей!» «А чё пить-то? — как бы нехотя и с недоверием отозвался Витёк и продолжил с деланным удивлением, — неужели ты сегодня наливаешь?» «А чё, скажешь такого никогда не было? — с таким деланным, но возмущением в голосе отреагировал Вован. «Смотри-ка, он ещё и возмущается, стервец эдакий! — вступил в перепалку Димон, — притащил в прошлый раз какую-то фигню в пластиковой бутылке, чуть всех до смерти не потравил, а теперь — «скажешь, такого никогда не было». Да ты лучше бы не напоминал никому, что приносил что-то и молился, чтобы все про твоё жлобство поскорее забыли!» «Тьфу, блин, объяснял им, объяснял, они опять за своё! До конца жизни мне поминать будут! Что я мог поделать, если жена тайком от меня заграничный спирт «Роял» второй раз водой разбавила? Я уже довёл до нужной консистенции, упаковал, а она, змея, тайком достала, половину отлила и воды из под крана не глядя туда набухала. А вода в тот день ржавая текла, профилактику какую-то водопроводчики устроили. Вот и получился «коктейль Молотова» для желудка». «Да ладно, хватит нам одну и ту же байку рассказывать! — возмутился Димоню — Он, видите ли, ни в чём не виноват, а это только жена у него змея! Так воспитывай свою жену, на то ты и муж! Я вон свою так воспитал, что сегодня уже во двор вышел, а она на балкон, в мороз и в одной ночнушке вылетает и пищит сверху на весь двор: «Милый! А ты бутылку не забыл?» Во как надо! Вот это и есть настоящее воспитание! С одной стороны неудобно перед соседями за ночное беспокойство, а с другой стороны гордость распирает: у кого ещё жена на такое способна!» Возмущению рыбаков, выслушавших этот димонов спитч, не было предела. Со всех сторон до него доносились гневные вопли: «Ложь!», «Этого не могло быть!», «Это из анекдота!» Слышались даже обвинения во лжи с использованием женского полового органа: «Пи…ишь!!!» — орала обезумевшая толпа. В общем, какой-то нездоровый шум поднялся на льду. Даже мидитирующий у лунки Толян как-то по-особому недоверчиво задёргал рукой с зажатой в ней удочкой. «Что же они так все возмущаются? Неужели на самом деле ничего такого не было? — задумался Димон, — но как же? Я же своими глазами видел и своими ушами… Или это мне как в песне: …да во сне привиделось? Вернусь, надо будет соседей опросить». Но сдавать назад уже было нельзя. И когда гвалт чуть успокоился, Димон поднял руку, как индеец из народного украинского кинофильма «Чингачгук велыка гадына», и произнёс: «Можете звиздеть сколько вам угодно, но сегодня утром это свершилось. Хау! Я всё сказал!» Прокатилась вторая волна возмущений, но она утихла быстрее, чем первая. «Ну так ты наливаешь, дядя Вова, или как? — с ехидцей спросил Витёк. — Или баснями нас будешь поить?»

— Конечно-конечно, подгребайте. Пока не грохнем, всё равно не клюнет!

— Только, чур, даже если у кого клевать начнёт, — не отвлекаться от основного процесса и не бежать сломя голову к удочкам. Мы, в конце концов, рыбаки, а не добытчики!

— Так, сальцо, огурчики… Стаканчик один, так что по очереди…

— Ох-х, и как только её пьют проклятую!

— У-ух, вот так и пьют всё время — с отвращением!

— Фу-у, не пьянства ради, а здоровья для!

— Давай-давай, какое ещё пьянство? Выпиваем, дабы совсем не отвыкнуть…

— Ну, в этот раз получше, вроде. А то я прошлый раз еле до берега успел добежать и — тридцать три струи, не считая мелких!

— Это ты, наверное, в сторону леса «фейсом» сидел. А я им в сторону залива полыхнул — не успел развернуться после бега. Палил дальше, чем видел! Хорошо ещё никого не задел, всех до этого со льда, как волной смыло!

— Да-да, точно… Все как будто в воздухе растворились, когда увидели: как-то странно и быстро Витёк бежит в сторону берега, судорожно прижав руку к заднему «фейсу». Ну, думают, сейчас что-то будет, раз такое напряжение у него возникло… и айда естественные складки местности для спасения на берегу искать!

— Ты давай-ка, не хохми, а расскажи, с какого такого перепугу твоя жена вдруг в рюкзак к тебе залезла и спирт ослиной мочой развела?

— Да говорю вам, что не моча это…

— Ладно, все будем думать, что это была ржавая вода. Это, в конце концов, в интересах всех присутствующих. Кому охота признаваться, что ослиной мочой отравился. Колись дальше.

— Да это… Чтоб его… Был такой случай на даче… Блоки мне бетонные привезли на фундамент да и вывалили посреди дороги — на участок было не заехать. Развезло его сильно после дождей. А тут председатель садоводческого товарищества, гнус, подкатил не вовремя и развонялся: «Убирайте в срочном порядке! Заграждаете людЯм проезд!» Легко сказать, убирайте… Когда каждый блок по пятьдесят килограмм весит.

— Так нас бы позвал…

— До вас ещё доехать надо, сотня километров как никак, а соседи рядом. Вот я к ним и обратился. Полдня упирались, чтобы блоки эти с дороги на участок перекидать, ну а потом сели, как полагается, отметить это дело. Была у меня кой-какая снедь и два с половиной литра этого самого «Рояля». Спирт-то я впрок, на весь следующий сезон с собой привёз, а «хавчик» только для того, чтобы вместо обеда перекусить — не мог же я предусмотреть, что с блоками так неудачно всё получится и придётся кого-то просить… Ну, а коль попросил то, сами понимаете, надо людЯм налить и закусь им обеспечить.

— И какие проблемы? У вас там что, не растёт ничего что ли?

— Да что там может расти в середине осени? Короче, «закусь» скоро кончилась, но сосед слева вдруг вспомнил про грядку позднего, но зелёного лука, чудом сохранившуюся у него на участке. Пошли мы с ним, весь лук повыдёргивали, порезали, полили маслом, посолили, и пир продолжился! К позднему вечеру уговорили мы на троих два с половиной литра чистого спирта и расползлись кто куда. Если бы это было в квартире — умерли бы сразу, но велика она, сила чистого воздуха… Как я попал в свой вагон-бытовку уже — не могу ничего толком рассказать, но хорошо запомнил следующее утро. Проснулся с глубоким сожалением, что не умер в детстве от скарлатины — голова вот-вот лопнет, в пищеводе великая африканская сушь, во рту как будто табун лошадей всю ночь испражнялся…