Потом Гагара рассказывает легенду о Яношике — отважном защитнике бедноты. Легенда искрится поэзией, народным юмором, проникнута любовью к простым людям.

— Если бы жил сейчас наш Яношик, обязательно ушел бы в партизаны, — смеясь, заключает Гагара. И к Зоричу: — Теперь ваша очередь рассказывать.

— Я лучше сыграю, — отвечает Зорич и подмигивает Нестору.

Тот приносит хозяйскую гармонь. Майор растягивает мехи, пробуя лады.

— Ну, Таня, споем? — поворачивается он к девушке.

Таня заводит:

Почему Таня выбрала эту песню, от которой больно и сладко сжимается сердце? Нестор смотрит, как майор перебирает тонкими длинными пальцами белые клавиши гармони, и подхватывает припев вместе со всеми, сидящими за крестьянским столом. Близкими и волнующе родными кажутся ему сейчас и Франтишек Пражма и капитан Гагара, смешно повторяющий за Таней слова русской песни. Нестору радостно сознавать, что у него такие замечательные друзья и что он встречает 7 ноября 1944 года за одним столом с ними.

Наступает новое утро. Майор Зорич и Гагара прощаются, как братья, и договариваются о совместных действиях и взаимопомощи. А три дня спустя отряд Зорича устраивает базу в Нитранских горах.

Хорошее местечко выбрали Волостнов и Агладзе, хотя и высоковато — 1 210 метров над уровнем моря. Да, высоковато. И эта чертова высота не всем по нутру. Например, тем, кто родился и прожил всю жизнь в степи. А друзьям словакам хоть бы что: родина! «Эх, родная сторона, степь донецкая! — думает Нестор. — Когда-то я вдохну всей грудью твоего воздуха! Знаю, помню, что он не так прозрачен и чист, как здесь, в этих горах, и все же тоскую по тебе, родная сторонушка, все же нет для меня милей донецкого края с запахом угля и металла, с низким, облачным небом осенью, с морозной метелью в феврале, с обжигающим солнцем в июле…»

На рассвете каждого дня Нестор с неутомимыми ходоками Алоизом и Михалом Свидоником уходит на разведку и пропадает в горах до ночи.

Здешние места напоминают Нестору предвоенную поездку на Кавказ, когда он с рюкзаком туриста за плечами прошел по древней военной дороге от Владикавказа до самого Тбилиси. Так же, как и в те невозвратимые дни, он прислушивается к говору шумливых речек, сердито и ловко пробирающихся среди каменных нагромождений и меж отвесных скал. Спускаясь по крутым горным тропинкам, юноша через каждые двести-триста метров как будто попадает в другой мир. Нестор продирается через заросли орешника, вспугивая певчих птиц, и выходит на солнечные поляны, где пасутся овечьи отары под наблюдением пастухов с длинными посохами в руках. А еще ниже начинаются небольшие плантации табака или огороды, виноградники и поля, с которых давно убраны пшеница и кукуруза.

Разведчики наносят обстановку на карты. Это очень важно. Вокруг много немецких гарнизонов. Один из них, довольно крупный, стоит километрах в двенадцати от базы, на реке Нитре. Противник прочно обосновался и на севере, в районе, богатом угольными шахтами. Весьма интересуют партизан железные и шоссейные дороги. Они проходят на запад от базы, и по ним немцы отправляют на фронт материалы, военное снаряжение и солдат.

В одну из ноябрьских ночей на горную тропу в сторону шахтерского городка выходят шесть человек. Идут они будто налегке. Двое парней в простой домотканой одежде перекинули по-крестьянски через плечо немудреные посошки с привешенными к ним узелками.

— По донесениям разведки, — напутствовал Зорич боевую шестерку, — шахты ежедневно отгружают в Германию до шестидесяти вагонов угля. Надо взорвать электростанцию, которая дает шахтам ток. — И командир отряда ознакомил партизан с планом предстоящей операции.

— Вам ясно задание?

— Ясно, товарищ майор, — ответил за всех капитан Агладзе, возглавлявший группу. — Будет исполнено.

Задолго до рассвета партизаны приближаются к городку и шахтам.

Идущий впереди Михал Свидоник говорит своим попутчикам — Нестору и Сукасьяну:

— Верите ли, друзья, мое сердце колотится так, будто я возвращаюсь к матери.

Нестор сочувственно вздыхает:

— Мила та сторона, где пупок резан. Что верно, то верно.

Михал Свидоник по тону ответа понимает, что русский друг сочувствует ему.

— Вот уж не думал, — продолжает Свидоник, — что буду взрывать шахты, на которых работали и дед и прадед. Род наш шахтерский…

— А шахты, видно, захватил Геринг? — спрашивает Сукасьян.

— Немцы давно прибрали к своим рукам и шахты, и рудники, и заводы, — поясняет Свидоник. — Край наш богатый, и «лесные кузнецы» известны были еще триста лет назад. Они варили железо на древесном угле. И испокон века зарились на наши богатства то немцы, то австрийцы, то мадьяры… Одни захватывали леса, другие — виноградники, третьи — уголь и серебро. Да, у нас, брат, и серебро водится и золото… — с гордостью говорит Свидоник.

Город еще не виден. Нестор представляет его себе по картине, открывшейся ему, когда давеча спускались с горы во время разведки, Свидоник — по воспоминаниям. Город невелик, чистенький, в центре — ратуша и костел, ближе к окраине — шахты.

Особой охоты заходить в город у капитана Агладзе нет — пропуском не всегда прикроешься, даже если он с тремя печатями.

Вокруг ни души. В свете ущербной луны видны пустырь и метрах в трехстах ограда, над которой возвышается копер. Но партизан интересуют не шахты, а электростанция, снабжающая их током. Электростанция находится дальше, и надо торопиться, чтобы достигнуть ее и сделать свое дело до рассвета.