– Надо. – Начальник тоже поднялся. – Да, придется поработать. Но нерешаемых вопросов не бывает.

В течение двух-трех дней они вдвоем прорабатывали детали операции, стараясь не упустить ничего. И после этого Кузьменко подал условный сигнал Доктору.

Они встретились, полковник разложил ситуацию по полочкам. Денег, понятно, не предложил – Кротову такие деньги по колено, ну а, кроме того, данные партнерские отношения предполагают выполнение подобной услуги безусловным образом.

Кротов это прекрасно понимал, равно как и то, какой проблемный груз на него взваливает глава колонии. Вот тебе и солдафон! Поставил в позицию как миленького. Отказаться невозможно, а организовать… это надо пройти по лезвию, не оступиться, не упасть и не зарезаться.

Однако делать нечего. С такой исходной позиции «смотрящий» и начал действовать.

За десять минут он успел изложить Тропинину самые основные черты, не вдаваясь в подробности. Добавил неожиданно:

– Завтра выходишь на работу в кочегарку. Все, бывай! – И вышел. Видно было, что он очень не хочет быть замеченным здесь, на складе.

А Тропинин остался наедине со своими мыслями.

Пока ему было ясно следующее.

Студенецкий не успокоился на том, что упек бывшего друга на восемь лет в неволю. Теперь он решил уничтожить его в прямом смысле слова.

И со своей точки зрения он, наверное, прав. Разумеется, он думает о том, что будет, когда Андрей отбудет срок и вернется. И решил, что лучше всего, чтобы этого попросту не случилось. Все правильно!

Но всегда гладко бывает на бумаге, а в жизни пошли овраги. Начальник колонии заказ принял, но заказчика решил заслуженно бортануть. Подключил к делу Доктора. И Громакова, конечно! Вот почему тот ходил весь загруженный, не ошибся Холод, верно подметил! Судя по всему, затеялась сложная игра с подменой жертвы, где нюансы ему, Андрею, пока неведомы.

Ну, а что касается Глеба… Здесь Андрей испытывал сложные чувства. Ненависть? Нет, не то. Месть? Это ближе, но и это не так однозначно. Скорее, Студенецкий стал для него каким-то символом несправедливости и зла, населяющего этот мир, и мстить надо не столько ему, сколько тому самому мировому злу… Впрочем, чего сейчас толковать впустую! Сейчас главное – уцелеть; а об остальном можно будет потом подумать.

Он уцелел.

Кто знает, может, он действительно был нужен миру. Жизнь провела его через годы невредимым – допуская простительное преувеличение, можно сказать, без единой царапины. Хотя рядом смерть прошлась своей косой очень размашисто. И началось это еще в лагере.

Андрей так и не узнал никогда подробности комбинации, провернутой первыми лицами колонии. Как они представили сложившуюся ситуацию начальству, как прикрыли себя… Ведь побег, отягощенный убийством, – серьезное ЧП. Да, правду сказать, Андрей Тропинин, вскоре переставший Андреем Тропининым быть, и не стремился это узнать. Его действительно перевели в кочегарку, в подчинение странного, нелюдимого субъекта, почти отшельника, сидевшего за участие в какой-то ультралевой организации то ли троцкистского, то ли анархистского характера, причем собрались там не клоуны какие-нибудь, а вполне решительные типы, и оружейно-взрывной арсенал успели приобрести изрядный. Здесь-то их ФСБ и накрыла, и раскассировала революционеров по разным колониям, а лидера группировки при этом, конечно, постарались завалить, оформив это как «оказание сопротивления».

Андрей не знал, что анархиста-кочегара Кротов тоже умело прибрал к рукам, нажав на какие-то психологические кнопки, и что этот деятель, почему-то прозванный в лагере Гапоном, сыграет значимую роль в тайной операции…

Когда все это затеялось, Андрей ужаснулся: как он будет справляться с огромными котлами?! Но ему разъяснили, что по летнему времени это, во-первых, несложно, а во-вторых и в главных, здесь он будет числиться формально, в течение нескольких дней Гапон должен будет провести с ним курс молодого кочегара… а впрочем, это все тоже фикция.

Странное чувство испытал Андрей в эти дни: чувство живого присутствия рядом с собой своей судьбы или, как сказали бы умные китайцы, – дао! Это было совсем не похоже на тупое оцепенение, овладевшее им в первые месяцы неволи, когда время тащило опустошенного Тропинина невесть куда – нет, сейчас он ясно чувствовал тревожный и азартный пульс времени и понимал, что главное – не мешать, если кто-то над ним сейчас решает его судьбу, это вовсе не значит, что он игрушка в чьих-то руках. Скорее, наоборот, кто-то заинтересован сохранить жизнь Андрея Тропинина. Зачем? А вот это уже другой вопрос…

Ну а если говорить проще, то Андрей необъяснимым образом чувствовал уверенность в том, что все удастся, и он не вмешивался в ход событий.

С Гапоном, которого, вообще-то, звали Юрий Володин, они неожиданно поладили, чуть ли не сдружились – все же интеллигент с интеллигентом, в колонии это ценимо. Будущий анархист учился на географическом факультете, но бросил на четвертом курсе, ушел в «освободительное движение» – так пафосно он называл то, что Андрею казалось несусветной чушью, разумеется, о такой оценке он предпочел умолчать. В свою очередь, ультралевый радикал, узнав, кем был его коллега в прошлой жизни, сперва нахмурился… но затем толерантно заметил, что «и среди буржуа попадаются нормальные люди, это следует признать».