— Это ещё что? — сурово говорю я.

— Ничего, лапушка, я вот тут подправлю…

И он действительно расправляет воротник, слегка касаясь при этом моей шеи.

Затем нехотя уходит. Я прислушиваюсь к весёлому гомону и бряцанью железа, доносящемуся из зала, и пытаюсь сообразить: а как же мне потом раздеваться? Васюту пригласить — платье расстегнуть? Так, судя по всему, он будет не прочь и продолжить… Я вспоминаю недавнее касание его пальцев, и тут же память услужливо накладывает на виденье хруст собственных позвонков. Э-э-э, нельзя так, Ванька, говорю себе сурово. Не поминай старое. Эту страницу мы закрыли. Лучше на себя полюбуйся, вон хоть в оконном отражении, коль зеркала нет: пусть издалека, но в полный рост получается. Ведь хороша… может, и полновата немного, да по местным меркам это вроде и не недостаток, а наоборот. И талия у тебя на месте, и вообще девушка ты рельефная, не хуже Лоры, есть что продемонстрировать. А длинное, да ещё по фигуре платье любую женщину преображает. Вот так.

Крутнулась я перед вечерним окном, взяла поднос с полной серебряной чарочкой, расправила по-Васютински плечи, и пошла…

Зал встречает меня одобрительным гулом, свежестью распахнутых окон с вечерней зорькой и любопытствующими мужскими взорами. Что-то их много, дружинников, и все на одно лицо кажутся; где же среди них любитель традиций?

Васюта шагает сбоку из-за стойки, приобнимает ласково; знает, негодник, что при народе одёргивать не буду.

— Вот, Ипатий, хозяюшка моя, Ванесса-свет…

Почему-то я ожидала встретить кого-то, покрупней Васюты. Воевода всё-таки, звание обязывает. Но от ближайшего стола ко мне неспешно поднимается немолодой воин роста чуть выше среднего, седоусый, седогривый… правда, грива как у льва, величественная и малость растрёпанная, сам жилистый, крепкий. Взгляд весёлый, с прищуром. Вот про таких-то, пожалуй, и говорят: седина в бороду — бес в ребро. С Васютой его роднят, пожалуй, такие же затаённая мощь и основательность.

Под алым плащом поблёскивает пластинчатая кольчуга.

Интересно, они хоть в бане доспехи снимают? Смахнув с лица улыбку, с церемонным поклоном протягиваю дорогому гостю чарочку. Выпеваю ласково:

— Здрав буди, воевода!

Он с удовольствием окидывает меня взором. Сканирует, почти как паладин, только по-своему, по-воеводиному. И, по всему видать, результатом остаётся доволен.

— Благодарствую, хозяюшка!

Церемонно отставив мизинец, цепляет тяжёленькую чарку двумя пальцами и, приветственно подняв, осушает.

Пока он, не торопясь, пьёт, я ищу место, куда сунуть поднос, и вдруг напарываюсь на торжествующий взгляд Васюты. И внезапно понимаю, что этот чёрт кудлатый, этот ирод… меня подставил. Он мной просто хвастается, как пацан. А сейчас увидел по моим глазам, что я его раскусила. И понял, что так просто ему это не сойдёт.

Наши обжигающие переглядки с Васютой занимают какие-то доли секунды. Воевода тем временем не спеша отставляет чарочку, приглаживает усы.

— Ну, красавица, — шагает ко мне. — Уважишь ли служилого человека?

И вроде как объятья дружеские распахивает. Вот тут-то до меня доходит, чем венчается встреча гостя дорогого: поцелуем хозяйки в уста сахарные. Я-то об этом только сейчас вспомнила, а вот Муромец — знал ли, когда подъезжал с просьбой гостя уважить? Если нет — сейчас узнает.

Не глядя, опускаю поднос на стойку. Будь что будет. Обвиваю белыми рученьками воеводину шею, у того вопросительно приподнимаются брови — видно, не ожидал такой прыти — а сам тут же меня за талию зацепил, к себе тянет.

— Уважу, гостюшка, — говорю с придыханием. — Как не уважить?

И целу-ую… Как следует, без отмазок. Не мы традиции устанавливаем, не нам их нарушать, а Васюте — урок.

Ипатий не растерялся, нет. Обнимая, чуть об кольчугу не расплющил, да и целовался тоже всерьёз. А как же! У нас, воевод, всё строго…

Через минуту в зале засвистели. Гость неохотно оторвался от губ моих сахарных, перевёл дух, горделиво оглянулся. Руки, наконец, разжал. Мы с ним церемонно поклонились друг другу — и разошлись.

Всё. Формальности в порядке.

Васюта аккуратно отгоняет поднос от меня подальше. Видать, заметил, куда я глазами разъярёнными стрельнула в первую очередь, решил не связываться.

— Да-а, — говорит со значением. — Ты меня… в щёку, а его — вон как. Будешь должна.

— На кухню даже не заходи, — сквозь зубы цежу, улыбаясь на публику. — Прибью.

«Не прибьёшь, лапушка», — щурится он.

«Чёрт кудлатый!» — мысленно огрызаюсь я.

И, не выдержав, сбегаю, шипя и негодуя, как молоко.

Вслед за мной на кухню ужом проскакивает Лора, чуть не визжа от восторга. Теребит меня, крутит, оглядывая со всех сторон.

— Ванюшка, как хорошо-то тебе! Я сразу поняла, твоё это платье! Дай-ка, рассмотрю поближе! Да ты что такая хмурая? Пошли, с нами посидишь!

— Спасибо, — сухо отвечаю, — только что мне там делать? У вас свои посиделки, у меня свои. Моё место на кухне. Я тут, между прочим, работаю, а не хвостом кручу, а вы меня кем тут выставляете, хотела бы я знать?

Она аж в лице меняется.