Дело это оказалось не таким уж простым. Энергетическая привязка оберегов шла к самому Мирозданию, и потому так строги были правила и ритуалы, невзирая на исходные материалы: вышитые, нарисованные, вырезанные по дереву или кованые обереги, и даже куклы — Берегини, Веснянки, Долюшки — творились по своим, отработанным веками, канонам. Учитывалось многое: лунные циклы, непременный позитивный настрой при создании, регламентированное количество стежков либо узлов, атрибутика, а главное — любовь и уважение к будущему носителю. И если ты — Мастер, по местному, а выражаясь современным языком — профи, себя уважающий, ты эти условия соблюдёшь.

Поэтому я прикидываю, который нынче лунный день, возвращаюсь к окошку: чтобы и закат, и лунный свет вышивку мою омыли. Отделяю от пасмы и вдеваю нити сразу в десяток игл, чтобы во время работы не отвлекаться, и принимаюсь за дело.

Ратиборец в исполнении несложен: алая свастика в квадрате и вписанный в неё же идеальный крест. Я решаюсь обнести квадрат ещё и кругом, символом щита. Ян — парнишка молоденький, неопытный, дополнительная защита не помешает.

А теперь — настроиться бы ещё на того, для кого оберег предназначен.

Стежок укладывается за стежком, алеют на холстине новорожденные крестики, а я всё вспоминаю хрупкого на вид парнишку, у которого хватает силёнок и на хозяйство, и на воинское дело, и обо мне, непутёвой, заботиться, словно о старшей сеструхе. Он показывал мне, как точить ножи, поднимал брусок, то и дело ускользающий из моих пальцев, стрелы подавал на первых занятиях, тетиву учил натягивать. Были бы живы мои племянники — точь в точь такими бы выросли. Как же я хочу тебе помочь, мальчик мой!

Наконец, заканчиваю. Хвосты ниток заправляю на изнанку, чтобы узелков не оставлять, это важно. Положив рубаху на стол, любуюсь, и, наконец, зову Яна.

Он благоговейно прикасается к оберегу, будто здороваясь. Протягивает рубашку мне.

— Одень сама! Своими собственными ручками!

Всё правильно, кто в шитьё силу вкладывает, тот её и передаёт. По месту назначения, или, как говорит сэр Майкл, адресно. Чтобы Судьба не перепутала, кому благоволить.

Одела я его, положила руку на свою работу…

…на Ратиборца Огненного, что очи врагов ослепляет и с поля боя гонит…

и говорю, чтобы торжественность момента поддержать, а у самой вдруг в носу щиплет и слёзы наворачиваются.

— Благословляю тебя, Ян, на подвиги воинские, на службу ратную. Живи честно, правь достойно.

Поклонился он мне в пояс, как и Ольга.

— Благодарствуй, Обережница.

Я уже и не возражаю. Сказать-то нечего.

Ушёл Ян, улетел, будто вместе с Ратиборцем и крылья на рубахе выросли. А я сижу одна и думаю: что же мне теперь со всем этим делать?

А Васютина рубаха — вот она. На столе так и осталась.

А свет лунный в окно — так и полыхает.

И нитки есть у меня с золотой огневистой канителью, и схема новая в голове до того чётко высветилась, что снова я открываю шкатулку. Хотя… поначалу колеблюсь, не положено рядом с одним оберегом второй нашивать. Но вспоминаю ещё одно правило, самой Макошью заведённое. И говорит оно: как мастерица решит, так быть по сему, коль считает верным.

Я выкладывала крестик за крестиком, вдыхала запах лаванды, смешанный с мужским духом, слушала, как, лопаясь, тренькают на моей многострадальной сердечной мышце дужка за дужкой, обруч за обручем. И плакала. Никому не скажу, что открылось мне о тебе тогда, Васюта.

Отнесу утром, пока они там копьями стучат, суну ему под подушку. И пусть даже не думает, что буду благословлять. Обойдётся.

Закончила, полюбовалась, задумалась… А глаза уже слипаются. И сомлела.

Васюта меня разбудил. Попытался шкатулку из-под щеки вытащить — я и прочухалась.

— Рубец остался, — говорит он, растирая мне щёку. — Смотреть надо, куда ложишься. Ты почему вообще здесь? Время-то за полночь.

А, это он, наконец, гостей своих выпроводил… или проводил… Что-то мысли путаются.

— Васенька, — говорю виновато, спросонья, должно. А что сказать дальше — не знаю. И протягиваю рубаху эту несчастную. Не бегать же мне, в самом деле, по мужским горницам втихаря, под подушки подарки прятать; лучше сразу отдам.

Он оглаживает моё шитьё, смотрит задумчиво и грустно.

— Или понадобится? — спрашивает. — Чуешь что? К чему мне Валькирия, когда Ратиборец есть?

— Одного будет мало, — говорю, будто кто меня за язык дёргает. — Ратиборец — огненный, а Валькирия — ледяная, вдвоём тебя уберегут, когда трудно будет. Может, меня вспомнишь добрым словом.