Все эти предложения были по возвращении делегации в Петроград доложены императору. Николай II, выслушав Протопопова, резюмировал: «Да, я вижу, враг силен. Я согласен, при нынешнем положении те условия, которые вы передали, для России были бы идеальными условиями. Но разве может Россия заключить сепаратный мир? А как отнеслась бы к этому армия? А Государственная дума?»[70] Царь не взял на себя ответственность обсуждать эту проблему и предложил А.Д. Протопопову переговорить с представителями основных фракций Государственной думы. Такие попытки были сделаны, но изложить им германские условия сепаратного мира он так и не осмелился. В общем, по словам того же Энгельгардта, встреча в Стокгольме «была понята как своего рода разведка, и разговоры о ней прекратились»[71].

Эпизод о встрече с царем и его деликатном поручении, рассказанный П.А. Игнатьевым, как бы подтверждает вывод о том, что царь ни в коем случае не хотел идти на сепаратный мир с Германией. В то же время, как мы упомянули выше, он свидетельствует и о том, что Николай II одновременно хотел уверить союзников в том, что разговоры о сепаратном мире — блеф и что он преисполнен решимости совместно с союзниками довести войну до победного конца.

Однако история с Васильчиковой доказывает, что негласные контакты династий Романовых и Гогенцоллернов, да и всех дворов Европы, все-таки продолжались всю войну. Так, на всякий случай, и Стокгольмская встреча это только подтверждает. Царь не зря спрашивал графа Игнатьева 2-го о боевых возможностях союзников по Антанте. Беседа с руководителем русской военной разведки в Европе, пользующимся полным доверием царя, была явно связана с контактами А.Д. Протопопова в Стокгольме. Николай II, видимо, хотел еще раз убедиться, на какую лошадку ставить. Заключение сепаратного мира на условиях, предложенных Германией, было бы весьма выгодным для России, однако это могло привести к возмущению в обществе, армии и Думе и, следовательно, спровоцировать революцию и свержение монархии. Иное дело, если бы в подобающий момент с такой инициативой выступила сама Государственная дума…

Можно также предположить, что русский император считал, с другой стороны, что у него еще есть время и успеть к победному пирогу, и подавить оппозицию в стране, чтобы тем самым предотвратить революцию. Но… война шла своим чередом, а победа для России что-то не просматривалась, и историческое время, отпущенное русской монархии, сокращалось как шагреневая кожа…

Обычно указывают, что царская чета надеялась на общее наступление союзников весной 1917 года и поэтому была категорически против сепаратного мира. Так-то оно так. Но почему при этом не обращают внимания на целый ряд событий, происходивших в то время во Франции? Думается, не следует забывать еще одно обстоятельство, которое, как правило, не берется в расчет, а именно — возможное поражение союзников: ведь ход войны был пока еще не предрешен, а Германия добилась серьезных успехов на всех фронтах. И тогда… Тогда — сепаратный мир с Германией на других, нежели с союзниками, условиях.

То, что писал П.А. Игнатьев в своих мемуарах относительно положения союзников в конце Первой мировой войны, в целом верно, однако о внутриполитической обстановке во Франции он не говорит ни слова. Оно и понятно: книга его воспоминаний издавалась во Франции, поэтому — никакого негатива о ней.

Однако следует иметь в виду, что Германия вела пораженческую пропаганду не только против России, но и против ее союзников, да иначе и быть не могло. Особенно успешно пацифистская пропаганда велась ею во Франции. На деньги кайзера готовилась революция в этой стране: подкупались депутаты парламента, видные общественные деятели, журналисты. Истинные патриоты страны, наоборот, дискредитировались и шельмовались, в их числе и известный читателю капитан Ладу, изрядно насоливший немцам.

Германская разведка провела не одну разведывательную операцию по разложению французской армии и тыла, и, кстати сказать, не безуспешно. В апреле 1917 года во французских войсках на Западном фронте прокатились массовые волнения с требованием скорейшего окончания войны. Солдаты отказывались идти в наступление, реальным стало массовое дезертирство и случаи неповиновения командирам. В тылу усилились пацифистские настроения. На митингах и собраниях политические партии левого толка требовали скорейшего окончания войны и заключения демократического мира.

Характерен в этом смысле один документ французской военной разведки, вскрывающий, как спецслужбы Парижа противодействовали пацифистской пропаганде Германии и пытались взять ее под свой контроль. Приведем его частично.

2-е бюро-1 29 августа 1917 г.

ДОНЕСЕНИЕ

В начале года один из лучших агентов СР в результате некоторых финансовых сделок, осуществлявшихся Экономической секцией, установил контакт с представителями высшей финансовой аристократии Германии в Швейцарии и Испании.

Благодаря своему уму и осторожности агент быстро завоевал доверие немцев и стал связником между германскими банками в Испании и южноамериканскими, с одной стороны, и Берлинским Рейхсбанком — с другой. Наделенный функциями официального курьера, наш агент позволил нам в течение многих месяцев быть в курсе финансовых потоков между Берлином и Мадридом и использовать ставшие ему известными бесценные разведывательные сведения.

С другой стороны, в ходе недавних переговоров со своими служащими нашему агенту удалось перевести беседу на общеполитические темы. Немцы дали ему понять о том значении, которое они придают необходимости быть точно информированными обо всех переменах в общественном мнении Франции, и попросили посоветовать им, какие выбрать средства и указать людей, которых можно было бы использовать для того, чтобы провести еще до наступления зимы полезную и энергичную кампанию в пользу заключения перемирия.

Агент доложил о каждой из своих поездок и тщательном выполнении всех наших инструкций; он подвел своих собеседников путями, которые были ему предначертаны СР, к мысли о том, что в августе ему удалось организовать в Швейцарии встречу, на которую явился друг фон Бюлова князь Л ихновский и принц королевской крови, личность которого не была установлена.

В ходе многочасовой беседы немцы признались нашему агенту, что они плохо знают французский характер и попросили его быть, по собственному выражению принца, «их психологическим советником».