Примерно с дня нашего знакомства, Вова поэтапно изгнал из своего коридорного рая почти всех говнарей, оставив лишь Панка «для бодрости души».

– Еще бы. Иначе бы ты стал махровым мизантропом, одичал и разговаривать разучился, – Панк был и честен и прав.

Вова с ним не согласился и обвинил Панка в раболепном поклонении великому прошлому «классики рока». И они начали ссориться и даже матом ругались прямо при мне. Аргументы летали как пули во время перестрелки, пока не докатились до акций арт-группы Война.

Историю с мосто-членом все знают, как и про дворцовый переворот. Но эти говнари каким боком к подвигам Войны? А послушаешь – прямо сейчас оторвут свои вонючие задницы от табуреток и тоже вытворят что-то обалденное. Кишка у них тонка. Только и могут языком чесать, да пиво пить. Хотя, Панк он такой, он может вытворить все, что угодно. Если захочет и будет нужное настроение. Пока Вовины друзья были еще не выдворены, они меня немного стеснялись поначалу. А как привыкли, начали изучать как существо из другой реальности. И каждый норовил заняться моим перевоспитанием. Спиртного и сигарет не предлагали, понимая, что от Вовы можно здорово схлопотать за такие дела. Каждый решил, что мне просто непременно дать один универсальный совет на всю жизнь. Типа – опасайся людей с длинными носами. Шучу. Советы были более практичными и не менее бесполезными. Поскольку я не вела беспорядочного образа жизни, не собиралась портить расу браком с таджиком, не ела по ночам колбасу и помидоры, не гоняла на машине, не верила телевизору и газетам. По-моему я все перечислила. Из всего услышано я получила только одно наставление, которое мне хоть кода-то могло пригодиться – если не можешь дать сдачи – беги.

Когда Панку и Вове становилось скучно, они начали ради развлечения придумывать мне прозвища. Они называли меня по-разному. Иногда даже «продуктом секретных лабораторий ЦРУ» и утверждали, что по моей вине разлагается российское государство. Иногда – «недоразумением» и «кошмарное будущим», но чаще всего – младенцем.

Поговорка «укуси мою косуху» мне запомнилась, хотя ее смысла мне никто объяснить не захотел.

На следующее утро, после начала необъявленной войны, мне стало обидно. Ну, за что меня можно возненавидеть? Правильно – не за что. Я хорошая, честное слово. Вежливая. Никому не мешаю. Вон Вова, он весь двор задолбал своими пьянками. У него в прошлом чуть ли не каждый день диспуты и драки были. У нас слышимость дикая. Любой звук усиливается стенами, словно дома, вставшие четырехугольником, состарились и оглохли, а чтоб слышнее было, подговорили эхо, чтоб даже крысячий писк звучал громче голоса Монсеррат Кабалье. Та стена, в которой Вовины окна, она самая дурацкая – совсем близко к соседнему дому. Узкий простенок, в который даже Маркел не заходил чтоб пописать. Собаки вообще избегают узкого тупикового пространства. В общем, в Вовину комнату солнце только в полдень заглядывает и то летом. Я сама видела – на полу световой треугольник, который довольно быстро уползает к подоконнику и тогда Вова ласково ему говорит:

– Да пошел ты.

В общем, утро было так себе, если не считать отличной погоды. Решив не беспокоить опохмеляющегося Вову своим визитом, я осторожно приоткрыла дверь – новой крапивы не было. Наверное, мальчишки похулиганили, да и отстали. Или их к бабушке в деревню отослали. Но все-таки было бы классно их подловить, схватить за потные уши и напинать по мятному месту. Месть – она будоражит и делает ум предприимчивым.

У меня созрел замечательный план. Я взяла табурет, недочитанную книжку и села у самой двери. Вот, думаю, как славно – чуть что, я сразу как выскочу и как обнаружу злоумышленника. Некстати вспомнилось, что для начала неплохо помыться и позавтракать. Пришлось на целых полчаса оставить дверь без присмотра.

Еще раз открыла – ничего.

Сижу такая умная, книжку читаю, Голдинга, «Повелитель мух» называется, жду. А на улице лето. И хочется погулять, пофотографировать, позагорать, искупаться. И купить пару бутылок лимонада. И мороженого, чтоб в морозилку не зря лазить. Решила – ну кому я нужна? Пошла переодеваться. Минут двадцать на сборы потратила. Оттолкнула рукой входную дверь. Толкнула велик. И услышала странный хруст. Стеклянный такой. Почти срежет.

– Твою мать! – я буквально взывал от бешенства.

Какая-то расторопная сволочь исхитрилась расположить кучку битого зеркала прямо на моем пути. Разбитое зеркало – верная примета несчастья. Это всем известно. Прабабка моя утверждала, что опаснее всего тому, кто его кокнул – вся поганая энергия, накопленная раньше, выстреливает в того, кто рядом. Но она сама зеркал не била, зато, когда умерла – огромное напольное зеркало само собой развалилось на много кусков. И еда не обезглавило моего папашу. Который как раз проверял, нет ли в раме золотых червонцев.

Зеркальные остроугольники ртутно поблескивали на лестничной площадке. Некоторые лежали вниз лицом и выглядели черными. Между ними клочковато топорщились кусочки бумаги, на которой было что-то написано. Гелевой черной ручкой.

Колесо велика дотронулось до острого длинного жала, но не прокололось.

Минуту спустя я металась как ошпаренная кошка, ненавидя приметы и того, кто специально решил испортить мне судьбу. Самое смешное – когда прабабка мне нарассказывала про зеркала страшных историй, я перво-наперво проверила, что будет, если после полуночи поглядеться в зеркало. Мне тогда всего лет семь было. Обещанная встреча с чертом не состоялась, а прабабка кисло усмехнулась – теперь, мол, где-то мой двойник бродит в потустороннем мире. И я поняла, что зеркало – это тупой удваиватель, не более того.