Магда слезла с седла. Она распахнула шубу и поглядела на ребенка. Он улыбнулся, подняв на нее глаза, и загукал.

Что-то внутри ее оборвалось.

Дура! Какая преступная глупость, подумала она. Магда была гордой женщиной, она никогда, даже наедине с собой, не сожалела о совершенных поступках. Теперь же она жалела обо всем: о том, что поддалась гневу, об охотнике, о всей своей жизни, обо всем, что привело ее сюда, о скопившемся безумии, которое грозило уничтожить ее ребенка.

Через гребень холма перевалил ларл.

Магда вскинула винтовку, и он нырнул обратно. Она начала спускаться по склону, идя вдоль ручья. Снега было по колено, и ей приходилось ступать с осторожностью, чтобы не поскользнуться и не упасть. Вниз перед ней скатывались комья снега, их догоняли другие. Она спускалась с холма, стараясь не отставать от них.

Хижина охотника была в нескольких милях; если она доберется туда, они спасены. Однако зимой даже миля долгий путь. Она слышала, как ларлы перекликаются друг с другом через лощину, издавая звуки, похожие на негромкий кашель. Они шли сквозь снега, слушая скрип ее шагов. Ладно, пусть. Винтовка еще при ней, а если патронов осталось всего несколько штук, они об этом не знают. Они ведь просто животные.

Здесь, на высокогорье, деревья росли редко. Магда спустилась на добрую четверть мили, когда лощина начала утопать в подлеске и ей пришлось выбирать: подняться выше и обойти или же идти вперед, рискуя нарваться на засаду. Куда же теперь? Справа трижды кашлянул кто-то из ларлов, и она опасливо двинулась вверх по левому склону, ежесекундно ожидая нападения.

Мы загоняли ее, как стадо. Всю долгую ночь мы мельком показывались ей каждый раз, когда она разворачивалась в ту сторону, куда ей было нельзя, и позволяли ей идти по другому пути. Мы показывали ей, как роем снег вдалеке, а сами выжидали, неподвижные и незамеченные. Лес кишел нашими тенями. Медленно-медленно мы гнали ее по кругу. Она старалась выйти к хижине, но не могла. Какой же страх и отчаяние окутывали ее! Мы чувствовали их запах. Иногда ребенок начинал плакать, и она успокаивала это пахнущее молоком создание голосом, безжизненным от осознания всей тщетности своих усилий. Ночь старела по мере того, как луны опускались по небосводу. Мы вынудили женщину подняться обратно в горы. Под конец ноги несколько раз отказывались ей служить – женщине недоставало нашей телесной силы и выносливости. Зато нашим терпением и хитростью она обладала в полной мере. Один раз мы приблизились к ее неподвижному телу, и она успела убить двоих, прежде чем остальные сумели отступить. Как же мы ее любили! Мы шли не спеша, уверенные, что рано или поздно она упадет.

В самый темный час ночи мы заставили женщину вернуться к изрытым норами горам, к священному месту Народа, где была скала для жертвоприношений. Второй раз за ночь она ступила на тот же самый подъем, и она поняла это. Мгновение она беспомощно стояла, а затем разразилась слезами.

Мы ждали, ибо то был самый благословенный миг охоты, тот самый, когда жертва сознает и принимает свою судьбу. Через некоторое время рыдания женщины затихли. Она подняла голову и расправила плечи.

Медленно и размеренно она пошла по склону.

Она знала, что делать.

Ларлы при виде нее скрывались в норах, сверкающие глаза исчезали в темноте. Магда не обращала на них внимания. Окоченевшая, страдающая от боли, смертельно уставшая, она шла к жертвенной скале. Все должно случиться там.

Магда распахнула шубу, отвязала ребенка. Она закутала его в меха и положила сверток на скалу. Чувствуя, как кружится голова, она раскрыла сверток, чтобы поцеловать макушку ребенка, и тот сердито засопел.

– Молодец, малыш, – проговорила она хрипло. – Так и нужно.

Как же она устала!

Она сняла с себя свитеры, куртку, рубашку. Влажный ветер впился в плоть ледяными зубами. Она чуть потянулась, и тело заныло от движения. Как же приятно! Она положила винтовку. Опустилась на колени.

Скала была темной от запекшейся крови. Она легла плашмя – она видела, как раньше ложился тот ларл. Камень был таким холодным, что холод даже заглушил боль. Ее преследователи выжидали неподалеку, с интересом следя за ее действиями, и она слышала их негромкое дыхание. Один из них беззвучно приблизился к ней. Она почувствовала запах зверя. Он вопросительно заскулил.

Она лизнула скалу.

Как только стало ясно, чего хочет женщина, ее жертва была быстро принята. Я поднял лапу и раскроил ей череп. И снова я оказался самым юным. Наивный, я склонился, чтобы попробовать.

Соседи все подходили, стучали в дверь, вставали друг другу на плечи, чтобы заглянуть в окна, стены ходили ходуном от их нетерпения. Я металась и стонала, и звон серебра и стук тарелок за дверью становились все громче. Словно невежественные крестьяне, родственники мужа старались заглушить мои болезненные стоны тостами и пьяными шутками.

В окно я увидела голову дурачка Тевина – череп, плотно обтянутый белой кожей, а за ним фрагмент другого лица: острый нос, белые щеки – как маска. Стены ходили ходуном под тяжестью столпившихся снаружи. В соседней комнате дети боролись и возились, а взрослые поглаживали длинные белые бороды и с тревогой глядели на закрытую дверь.

Повитуха покачала головой, от углов рта к сурово выдвинутому подбородку спускались красные морщины. Ее глазницы походили на темные лужицы пыли.

– А теперь тужься! – закричала она. – Не ленись!