Другая крайность — это утверждение Суворова, что коллективное обуздание агрессии никогда не было настоящей целью Кремля, а являлось лишь приманкой, которой Сталин в течение десятилетия стремился завлечь не желающего этого Гитлера в агрессивный союз. Эта точка зрения делает акцент на идеологических принципах советской внешней политики. Суворов заявляет, что еще в 1927 году Сталин пытался вбить клин между капиталистическими государствами и подтолкнуть их к межимпериалистической войне на взаимное уничтожение, в результате которой Советский Союз мог добиться территориальных приращений вдоль всех своих границ. Чтобы развязать такую войну, Сталин, по утверждению Суворова, помог приходу Гитлера к власти, намеренно направляя политику Коминтерна и германской коммунистической партии по гибельному пути. Согласно этой точке зрения, нацистско-советский пакт всегда присутствовал в планах Сталина, а курс на коллективную безопасность был всегда лишь ширмой, скрывающей его замыслы от Запада. Фактически Суворов старается приписать Сталину проведение агрессивной политики в сговоре с Германией начиная с Рапалльского договора 1922 года4.

Однако, советская внешняя политика в конце 20-х годов была намного более продуманной и осторожной. Аргументы Суворова свидетельствуют о непонимании им трансформации внешней политики СССР от революционной в 20-ые годы в эволюционную в 30-е годы. Хотя целью рапалльской политики был раскол империалистического лагеря путем заигрывания с веймарской Германией, эта стратегия была оборонной, направленной на предотвращение новой интервенции против Советского Союза, а это могло произойти, если бы отношения между Германией и Западом нормализовались. Согласно одной из версий этой теории, Сталин рассматривал коллективную безопасность как вынужденную альтернативу, пока Гитлер продолжал отвергать его многочисленные попытки заключить соглашение. Переговоры, которые, как утверждается, вел в 1937—38 гг. глава торговой миссии в Берлине Давид Канделаки, являются основным доказательством советских намерений. О размахе зондажа и степени вовлечения в переговоры Сталина свидетельствовал Кривицкий. Однако Кривицкий, подобно Суворову, был мелкой сошкой в ГПУ, а до этого в ГРУ; он, к примеру, не мог иметь доступ к протоколам Политбюро, на которых он основывал свои аргументы. Однако, его утверждение было с готовностью подхвачено теми политическими силами Запада, которые в условиях «холодной войны» были слишком заинтересованы в том, чтобы продемонстрировать общность целей между нацистской Германией и Советской Россией5.

Из этих второстепенных контактов сделаны далеко идущие выводы6. Те, кто стремится представить советскую внешнюю политику преимущественно агрессивной, видят в них доказательство преемственности между Рапалльским договором и пактом Риббентропа — Молотова. Они просто не замечают, что по объему и интенсивности эти контакты были минимальными по сравнению с главным направлением советской дипломатии, которая, несомненно, была нацелена на достижение коллективной безопасности7. К тому же недавно было установлено, что эти тайные контакты были в значительной степени инициированы германским лобби, по-прежнему стремившимся возродить «остполитик», а с русской стороны представляли собой жалкую попытку противостоять антисоветским элементам в германском Министерстве иностранных дел.

Переговоры фактически зашли в тупик в середине апреля 1937 года. Русский посол в Берлине проинформировал Литвинова, что «все без исключения члены дипкорпуса упорно останавливаются на вопросе о возможности изменения советско-германских отношений. Слухи о возможности сближения с Германией лишены каких бы то ни было оснований. Мы не вели и не ведем на эти темы никаких переговоров с немцами, что должно быть ясно хотя бы из одновременного отозвания нами полпреда и торгпреда. Очевидно, слухи лансированы немцами и поляками для целей, нам не совсем понятных»9. Основы советской политики были отражены более точно в большой статье Тухачевского, опубликованной с полного согласия Сталина в «Правде» 31 марта 1935 года под названием «Военные планы нынешней Германии». Тухачевский утверждал, что Германия постоянно готовит против Советского Союза войну, причины которой проистекают в основном не из заповедей «Майн кампф», а из экономических и других, более земных соображений10. За отсутствием нужных данных Суворов и другие используют ложный исторический метод, который приводит к сомнительным предположениям. Полагая (и это соответствовало действительности), что Сталин был дьяволом, они сделали вывод, что коварный человек всегда проводит вероломную внешнюю политику, не соответствующую истинным национальным интересам России11.

Более банальное объяснение состоит в том, что надежды, которые Кремль, возможно, связывал с Западом, рухнули во время мюнхенского кризиса 1938 года. Следует помнить, что Россия имела обязательства, вытекающие из договоров о взаимопомощи, заключенных как с Францией, так и с Чехословакией, и потому ожидала, что ее пригласят участвовать в Мюнхенской конференции. Исключение России из числа участников и свобода рук, данная Германии в Чехословакии, казалось, подтвердили глубоко укоренившиеся в СССР подозрения, что Чемберлен и Даладье пытаются отвести угрозу от своих стран, поощряя экспансию Гитлера на Восток12. Хотя, несомненно, Мюнхенский договор явился сильным ударом по системе коллективной безопасности, Сталин не считал его вечным. Да у Сталина и не было выбора. В азартной игре, рассчитанной на дальнейшие уступки западных стран, Гитлер не зондировал позицию Москвы после Мюнхена. Более того, Мюнхенское соглашение встретило сильную оппозицию в Англии, которую возглавили Антони Иден, бывший министр иностранных дел, ушедший со своего поста в знак протеста против умиротворения, и Уинстон Черчилль, вновь ожививший идею коллективной безопасности.

Большинство историков считают водоразделом оценку Сталиным советской внешней политики на XVIII съезде партии 10 февраля 1939 года. При этом часто ссылаются на знаменитое предостережение Сталина в адрес западных демократий, что он не собирается «таскать для них из огня каштаны». Под влиянием происшедших затем событий историки усматривают в этом решение Сталина пойти на сближение с нацистской Германией. Однако достаточно даже поверхностного ознакомления с полным текстом выступления Сталина, чтобы стало ясно, что антинацистская направленность его очень сильна. Если бы Суворов ознакомился с этим выступлением, он бы заметил, что Сталин отказался от ленинской идеи революционной войны и предупредил, что война представляет собой угрозу для всех. Кроме того, отказ Гитлера от Мюнхенских соглашений, выразившийся в аннексии оставшейся части Чехословакии неделю спустя, породил надежды на возрождение идеи коллективной безопасности. Действия Гитлера были осуждены — во всяком случае публично — Чемберленом, и противники умиротворения укрепили свои позиции. Именно на этом фоне Советское правительство выступило с предложением о заключении военного соглашения с Англией и Францией.

Односторонние английские гарантии безопасности, данные Польше 31 марта 1939 года, являются важной вехой на пути к пакту Риббентропа — Молотова и первым залпом второй мировой войны. Они привели к драматическому изменению международного статуса Советского Союза. Этот аспект ускользает от внимания большинства ученых, изучающих этот период13. Примечательно, что хотя гарантии вызвали непредвиденный драматический переворот в международных отношениях, английское правительство отказалось считаться с его непосредственными и трагическими последствиями. После прихода Гитлера к власти Советский Союз потерял возможности для маневра, которых он с таким трудом добился в 20-е годы. Отсутствие альтернативы делало его верность коллективной безопасности, по нашему глубокому убеждению, твердой. После Мюнхена СССР резко ослабил свою дипломатическую активность, лишившись единственного выбора. Чемберлен продолжал отчаянно цепляться за традиционно принадлежавшую Англии роль гаранта равновесия сил в Европе. Ни Франция, ни Германия не могли, видимо, ничего предпринять на европейской сцене без поддержки Англии.

Гарантии, данные Англией Польше, одним ударом изменили ситуацию. Выступая с этим заявлением, Чемберлен едва ли консультировался с Форин оффис и собственными советниками. Этот шаг был спонтанной реакцией на немецкую оккупацию Чехословакии, и одновременно эмоциональным ответом на личное унижение, нанесенное ему Гитлером. Давая гарантии Польше, Англия фактически бросала вызов Германии, тем самым полностью отказываясь от ключевой роли в равновесии сил в Европе. Последствия этого шага могли быть двоякого рода. Как сдерживающий элемент этот шаг имел своей целью вернуть Германию за стол переговоров. Однако Гитлер мог отказаться и по-прежнему предъявлять Польше территориальные притязания. В этом случае уроки предыдущих войн диктовали Германии необходимость избегать войны на два фронта и, соответственно, добиваться нейтрализации Советского Союза. В конечном итоге перед Советским Союзом открывалась возможность выбора. С другой стороны, когда Чемберлен понял, что путь ко «второму Мюнхену» не гладок, а угроза войны является реальной, он был вынужден, скрепя сердце, заручиться хотя бы видимостью советских военных обязательств, необходимых для выполнения данных им гарантий. Таким образом без всяких тайных замыслов Советский Союз стал основой равновесия сил в Европе14.