Он первым прошел через сени в большую комнату, где стоял стол и лавки. Теперь Владислава знала, для кого они предназначены.

И сейчас стол ломился от яств и вин. Жбаны, миски, блюда и тарелки всех размеров с разнообразной снедью стояли так плотно, что почти не видно было камчатной скатерти. Пироги, кулебяки, каши, жареная и пареная рыба, репа и редька, соленые огурцы, квашеная капуста, моченые яблоки и клюква, потроха, бараний бок, окорока, домашние колбасы…

— Ну, хозяин, шельма! — рассмеялся Тимофей Хочуха. — И это, по-твоему, «есть нечего»? Лукавишь, бесов брат!

— На том стоим, — степенно ответил старик. — Нам без этого нельзя.

— Налетай, ребята! А ты, красавица, — атаман первым уселся во главе стола, — поухаживай за гостями. Налей-ка вина!

Владислава дрожащими руками взялась за оплетенную лозой бутыль, из которой уже была вынута пробка. Больше всего ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, но бежать было некуда. Старый колдун не спешил садиться за стол вместе со всеми. Он стоял у порога и только зыркал на гостей светлыми водянистыми глазами.

Разбойники ничего не замечали. Они ели каждый за троих, подгребая себе то миску с капустой и редькой, то запуская всю пятерню в глубокую тарелку с грибами, то ломая пироги и сразу спеша выесть начинку.

А сколько они пили! Владислава в жизни не думала, что мужчина способен столько выпить. В доме ее отца пили мало; князь Владислав Загорский и сам вина не любил, и с теми, кто его потреблял сверх меры, тоже дружбы не водил. Для девушки то, что творилось сейчас, было в диковинку — вернее, казалось дикостью.

По мере того как гости наедались и напивались, за столом зазвучали разговоры. Вспоминали былое, одни хвастались своими подвигами, другие тут же кидались перебивать: «Врешь! Не было такого!» Орали друг на дружку через стол, кидались костями. Всякий раз Владислава невольно вздрагивала и втягивала голову в плечи, боясь драки.

Сам Тимофей Хочуха ел и пил наравне со всеми, но не буянил, не орал и даже не пел, становясь все мрачнее и мрачнее.

— Еще вина! — крикнул он в очередной раз.

Владислава наполнила новый кувшин из одной и той же, казавшейся бездонной, бочки.

— Ага, красавица! — сразу несколько мужчин потянулись к ней. — Иди-ка к нам!

Кто-то схватил за подол, кто-то за руку, подтягивая ближе. Девушка попыталась вырваться.

— Да поди ближе, не ломайся! Ах ты распрекрасная ягодка! Ну иди, поцелую…

Владислава вскрикнула.

— Не замай! — рявкнул атаман, так грохнув кулаком по столу, что кружка, которую держал в кулаке, разбилась. Он выхватил другую из рук соседа, через плечо выплеснул ее содержимое и протянул властным жестом: — Мне!

Руки разжались. Владислава подобралась ближе, чувствуя на себе взгляды разбойников. Ей было так страшно, что кружилась голова и в глазах темнело от ужаса. Дрожащими руками она наполнила кружку, отступила было, но Тимофей Хочуха тут же решительно притянул ее к себе.

— Чего жмешься? А ну-ка, садись! — Он буквально повалил ее себе на колено, по-хозяйски обнимая за талию. — Да не боись! Моя будешь — никто из них тебя и пальцем не тронет! Тебя как звать-то, красавица?

— Вл… в-ва… — еле выдавила девушка.

— Ась? Варвара? Хорошее имечко! Ну поцелуй меня, Варюха!

Вынув из ее рук кувшин, разбойник обхватил девушку и жадно приник мокрыми, пахнущими вином и жареным луком губами к ее рту.

Едва ощутив их вкус, княжна не выдержала и со всего размаха ударила атамана по щеке, впиваясь ногтями. Разбойник заревел — второй рукой девушка вцепилась ему в волосы. Оттолкнув Хочуху, Владислава вскочила и со всех ног бросилась бежать. Ударила кого-то по протянувшейся перехватить ее руке, отпихнула так и стоявшего у порога колдуна, промчалась через сени и, выскочив на темный двор, ринулась к распахнутым дверям конюшни.

Там не было ни огонька, но от светлой шкуры золотисто-каурого коня словно разливался свет и тепло. Он так и стоял на привязи, лишь немного пожевав овес и ополовинив ведро воды, и встрепенулся, когда княжна влетела в конюшню. Подбежав, девушка кинулась к нему в стойло, обхватила за шею руками и только тут дала волю слезам.

— Петр! Петр, мне страшно! Я не могу, Петр, — бессвязно всхлипывала она. — Они там… а я… Я не могу! Я не хочу! Я не знаю, что мне делать!

Лясота дрожал всей шкурой, стискивая проклятый мундштук так, что болели зубы. Он уже пробовал оборвать привязь и даже выбить копытами бревно, в которое был вбит крюк, но потом опомнился. Что толку? Надо было снять уздечку, а как? Он чувствовал, что девушка в опасности, и не находил себе места при одной мысли о том, что так глупо попался и не может ее защитить. Все, что он мог, это осторожно положить голову ей на плечо и вздохнуть.