Это было великолепное время в моей жизни. Мы снимали два или три месяца на Плявенской ГЭС. Это — ударная стройка. На нее собрали лучших рабочих — ребят с разных строек. Там я видел, как прорвало перемычку, видел, что такое аврал, видел, как перекрывают реку. Впервые в жизни я увидел, как создается эта махина, которая потом на фотографиях выглядит так красиво и безобидно. Я видел, как ее создают своими руками люди.

В этом фильме я играл роль бригадира Маркина. Он очень положительный человек. Такой положительный, каких в жизни не бывает. Его все любят: друзья, жена, дети, начальство, посторонние люди… «Голубой» такой человек. Он живет в палатке. Жена у него просит, чтобы он квартиру получил. Палатка протекает, дети кашляют. А он говорит: «Ни за что! Пока все не получат, я не буду просить! Другим нужнее!»

Я не хотел играть эту роль, просил сценариста переменить. Неинтересно играть людей, покрашенных только одной — белой или черной — краской. У каждого человека есть черты и такие, и такие.

Интересно сыграть живого человека. И зритель наш избалован хорошими картинами, хорошими образами, настоящими людьми. Его не обманешь. Он сразу понимает, где правда, а где — нет.

Сейчас бы я не согласился играть такую роль. Тогда просто был молодой, неопытный, хватал все, что плохо лежит. Я имею в виду кино, конечно. Что ж вы так прям нехорошо рассмеялись?

Я одновременно снимался в Одессе в двух разных картинах. Играл две совершенно противоположные роли, двух разных людей. В фильме «Служили два товарища» я играл роль белогвардейца, поручика Брусенцова. В фильме «Интервенция» — подпольщика-большевика Бродского. Оба мои персонажа гибнут. Один из них гибнет потому, что видит, что Россия идет совсем не тем путем, который он выбрал для себя. А он служил своему белому делу преданно до самого конца. Он смелый человек, способный, талантливый. Если бы он не оказался по ту сторону баррикад, он принес бы много пользы. Только в самом конце фильма он понял, что он теряет Родину, уплывая за границу. Он понял, что Россия пойдет по-другому. А вместе с Родиной он теряет жизнь свою. Он стреляется. Как отчаявшийся человек, опустошенный, он пускает себе пулю в рот.

Меня спрашивают: «Что он, из-за лошади застрелился?» Ну конечно, нет. Хотя лошадь тоже жалко. Она остается. Но он застрелился из-за своей опустошенности полной, отчаяния.

А второй человек тоже гибнет в фильме «Интервенция». Прообразом моего героя был Ласточкин. Его именем названа улица в Одессе. Это был удивительный человек. Вездесущий такой, неуловимый Янус. Хотя его все знали, его искали, за него предлагали бешеные деньги интервенты, когда пришли в Одессу. А он занимался вместе с группой товарищей — Жанна Лябурб и еще несколько человек — агитацией в войсках интервентов. Это закончилось полным провалом интервенции, потому что французские солдаты отказались стрелять в наших. Ласточкин был арестован. Его пытали и потом повесили.

Вот какая разница в смертях! Бродский умирает с сознанием исполненного долга. Он говорит: «Ну почему, зачем ты плачешь? Будь спокойна, потому что самое основное дело нашей жизни выполнено». И он уходит из жизни спокойно.

В фильме «Интервенция» я пел. Я не могу исполнить эти песни, потому что музыку на мои слова написал композитор Слонимский, а я уже забыл мелодию.

К фильму «Интервенция» написана песня «О деревянных костюмах». В этой пьесе был такой монолог, когда Бродский говорит о том, что «мы не выживем, утром наденем деревянные костюмы и сойдем в землю. Полковник, который нас допрашивает, будет очень ласков, предложит все блага взамен на то, чтобы мы выдали своих товарищей. Но мы должны от этого отказаться и выбрать деревянные костюмы». Вместо этого длинного монолога написана песня.

Брусенцов гибнет иначе. Он стреляется на палубе уходящего за границу теплохода, в толчее. Пускает себе пулю в рот — был человек и нет человека.

Обе роли я играл в одном гриме, с усами.

В фильме «Служили два товарища» мой персонаж стрелялся и должен был падать с четырехметрового борта лицом вниз в воду. Мы снимали в самом начале марта. Хоть это и Черное море, но в том году даже бухта замерзла. Только что сошел лед. Температура воды — 2-3°. Я долго уговаривал режиссера: «Давайте я сам упаду. А то неудобно. Все поймут, что это — замена». Режиссер долго не соглашался, а потом говорит: «Ладно. Принесите спирту — растирать его — и сухую одежду». Первый раз прыгнул. Меня растерли, переодели. Второй раз прыгнул. Растерли, переодели. После третьего дубля говорю: «Евгений Ефимович! Еще хочу! Море по колено!» — Он отвечает: «Ты, наверное, не прыгать хочешь, а просто еще? Так и скажи!..» Спирт прошел сквозь поры…

Так пришлось за полгода умереть в двух разных ролях. Во время съемок я все время ночевал в поездах: Москва — Ленинград, Москва — Одесса, Одесса — Москва. После этого трудно было засыпать — нужно было, чтобы кто-нибудь тряс постель.

В фильме «Стряпуха» я играл роль тракториста Пчелки. Тут у меня была неудача с пением. Я впервые в жизни в кино пел. Пришел смотреть фильм. Вдруг — батюшки мои! — разговариваю я своим хриплым голосом, нормальным, грубым, а потом выхожу с гармошкой и пою: «Две подружки, две…» И пою почему-то тенором.

Я спрашиваю режиссера: «Что ты наделал, Эдик?» А он отвечает: «Тебя не было, а мы взяли и переозвучили». Я говорю: «Так взяли бы актера с более низким голосом, народ наш передергивается в зале! Ясно, что поет другой человек».

Ну, это бывает в кино. Да, еще в «Стряпухе» меня красили. В кино вообще, пойдешь черным — покрасят в белого и наоборот. Я всегда думал, зачем это делается. А потом понял, что есть у нас гримерный цех, гримеры есть, им тоже надо работать. Вот они и красят.

Есть некоторые картины, которые без песен не могли бы существовать. Например такой фильм, как «Вертикаль». Если бы там не было песен, то его бы никто не смотрел. Вернее, может быть, смотрели, но не запомнили бы.