– Это говорит о том, что вещь ему подкинули! Азы криминалистики, комиссар.

– Черта с два, студентка. Подкидываешь у нас только ты. Мы сразу взяли отпечатки твоего брата, благо пальцы так хорошо сохранились во льду. Все совпадает.

– Вы макали его мертвые пальцы в чернила?

– Все сделано по закону. Пока в деревне не знают подробностей, но узнают, как только закончится следствие. И ты станешь сестрой убийцы, или в лучшем случае – мародера.

– Да мне плевать. Подозревать Бри в убийстве может только безумец.

– Почему бы и нет? – Он достал из ящика стола расческу и принялся зачесывать со лба свои кудри, поглядывая в оконное стекло. – Выпил на танцах, раздухарился, напал на хозяина в парке, убил и ограбил. А потом расплатился за это жизнью, как и полагается. И не надо делать такое лицо. Надежная версия, с прочным мотивом и вещественными доказательствами.

Он почистил расческу пальцами, положил ее в ящик стола, потом открыл сейф, достал темно-зеленый бумажник и швырнул мне через стол.

– По мне, так лучше убить, чем обшарить карманы мертвеца. Отпечатки уже сняли, можешь понюхать и потрогать.

Я долго вертела бумажник в руках, стараясь выровнять дыхание и набраться сил для продолжения разговора. Дорогая кожа с пупырышками, потертые уголки. Монограмма, вытисненная золотом, похожа на букву А, вокруг нее переплетаются кольца. Может, это был свадебный подарок. Я открыла бумажник, увидела в одном из отделений водительские права Аверичи с фотографией и поняла, что впервые вижу его лицо. Крестьянское крепкое лицо с бугристым лбом. Короткий убедительный ежик, на военный манер. Странно думать, что это лицо было размыто, словно глиняная маска, а в глазах стояла дождевая вода.

Комиссара позвали в дежурку, и я ушла из участка, понимая, что Ли Сопру не собираются допрашивать. Его даже не включают в список подозреваемых. Комиссар просто смеется надо мной. Похоже, принеси я ему видеопленку с записью убийства, где лицо капитана в брызгах крови будет показано крупным планом, меня все равно обвинят в попытке оклеветать респектабельного члена Comune di Traiano.

Что же, мне так и смотреть из окна, как он гуляет по кипарисовой аллее в своей красной куртке, думала я, сидя на окне в процедурной. Сестра мародера. Скоро все узнают об этом, и на нас с мамой будут смотреть, как смотрели на жену кузнеца Агостину, когда кто-то обвинил ее в заговорах на выкидыш и в том, что она якобы жарила змей.

Вот тебе и честное благородное слово. Представляю, как Бри шел домой в темноте, напрямик, через оливковые посадки, ежась от холода в своем сером пальто, сжимая бумажник мертвеца в кармане. Фонари на этой тропе горят всю ночь, но расстояние между ними шагов в двадцать, время от времени ты идешь в полной темноте, освещаемый только луной. Была ли луна полной в ту ночь? Были ли на ней пятна? Наверное, брату было страшно, не думаю, что он хоть раз в жизни натыкался на убитого человека. Он не стал второпях потрошить бумажник и выбрасывать его в кусты, как сделал бы любой сообразительный вор. Он принес его домой как законную добычу.

Сегодня утром я сидела на своем подоконнике и перебирала черные мысли, словно бисер, мелкий, блестящий и бесполезный. До прихода первого пациента оставалось три часа, я проснулась слишком рано, с первыми птицами, и заварила себе кофе в процедурной, чтобы не будить соседок.

Люблю «Бриатико» в такие часы: он весь залит ленивым яблочным светом, на втором этаже закрытые ставни нарезают свет серпантином, а на первом он беспрепятственно проникает повсюду, быстро согревая пробковый пол. Этот пол настелили здесь во времена казино, он сухой и теплый, как ладонь, я люблю ходить по нему босиком, когда никто не видит.

Я прихлебывала кофе и думала о том, что мое горе понемногу отступает, сворачивается стружкой, сходит, будто кора с эвкалипта. Покой и веселье качались во мне, как море во внутреннем ухе, когда сойдешь с корабля на сушу после долгой болтанки. А я думала, что отчаяние будет выходить, будто сломанный корень зуба из десны – в брызгах крови, со скрежетом и криками. Выходит, я мало любила своего брата?

Жаль, что Бри не успел рассказать мне подробностей, они могли бы меня выручить, а так я брожу в темном лесу, изредка натыкаясь на тропинки в буреломе. Тот телефонный разговор был слишком коротким, у меня было незнакомое ощущение, что брат не хочет со мной разговаривать. Что я ему досаждаю. Он сказал, что нашел настоящее сокровище, но не сказал, что оно принадлежало Аверичи. Границы между найти и украсть у него всегда были немного размыты.

За второй чашкой я не пошла: мне хотелось сидеть неподвижно, подставив лицо солнцу, и слушать, как в хамаме шлепает тряпкой ночная уборщица. Я знала, что капитан виновен, но доказать это было гораздо труднее. Все мои улики были косвенными, чтобы это понимать, не нужно даже учиться на факультете истории и права. Единственная улика, которая была похожа на улику, являлась подделкой, и мы с комиссаром оба это знали.

Оставалось только убить Ли Сопру самой, но я не знала, как это сделать. Отравить? Проще сказать, чем сделать. Капитан не принимал таблеток, не обедал в столовой, не ходил на витаминные уколы. Он просто жил в отеле, как живут на курорте, молодильная грязь ему не требовалась, и старость его не пугала. Я бы сама жила здесь всю жизнь, не будь «Бриатико» чем-то вроде заколдованного леса с чудовищами.