Бедный мальчик! С самого рождения он дорого платит за свое высокое предназначение. Его никогда не выпускают из отведенных на первом этаже замка покоев. Время от времени одетые в чужеземные одежды важные господа почтительно шествуют мимо выставленного на руках одной из дам запеленутого младенца и адресуют ему торжественные речи. Так, в праздник Сретения здесь появились профессора Университета в длинных отороченных мехом одеяниях, они преподнесли монсеньору свечу от имени своего сословия. В другой раз тут можно было видеть дам, представительниц парижского рынка, и членов парламента.

В январе 1736 года (ребенку было шесть лет и четыре месяца) его внезапно под видом новогоднего сюрприза забирают от любимой гувернантки мадам де Вантадур и от всех до сих пор за ним ходивших дам: отныне он переходит в руки мужчин. Торжественно его вручают попечению господ, которых он не видал ни разу в жизни.

Это было душераздирающе: герцогиня де Вантадур, заливаясь слезами, удаляется, маленький принц бежит следом, цепляясь за ее юбки; его хватают и уносят в незнакомое помещение с закрытыми ставнями. Тут, чтобы рассеять горе ребенка, устроен театр марионеток, который немедленно начинает представление…

Однако гувернер принца г-н де Шатийон относится к своей роли вполне серьезно. По его мнению, монсеньору прежде всего необходимо представить его «дом»: священников, дворецких, шталмейстеров, пажей, камердинеров, врачей, казначея, цирюльника, стражу, епанченосца и т. д. и т. п., всех семидесяти трех готовых раболепно служить людей, тотчас же дающих мальчику почувствовать мучительные стеснения этикета.

Само собой разумеется — никаких сверстников, никакого приятного чтения, самое легкомысленное — это торжественный «Телемак». И когда в период отдыха маленького принца отвозят в Фонтенбло, для развлечения ему в пути велено читать «Сборник молитв, произносимых на похоронах». Он слегка прихворнул, и кардинал — первый министр, чтоб подбодрить дух мальчика, заставляет его рассказывать наизусть басни.

Вряд ли хоть какую-то радость получает он от любимых лакомств и вообще от еды. Ведь наблюдать за тем, как он ест, собирается целая толпа, и замысловатый ритуал способен остановить кусок поперек горла. Вот что гласит предписание: «Если гувернер сидит возле г-на Дофина, дабы прислуживать ему за столом, именно он принимает тарелки из рук мундшенков, чтобы передать их Дофину; при перемене блюд он же принимает тарелки от г-на Дофина и отдает их мундшенкам, которые, в свою очередь, подают ему на подносе кувшины с водою и вином; ежели в отсутствие гувернера за столом прислуживает младший гувернер, мундшенки подают блюда непосредственно г-ну Дофину, а во время перемены г-н Дофин отдает тарелки младшему гувернеру…» и так две полные страницы. Воистину подобные вычурности могут укротить самый зверский аппетит. И теперь становятся понятны строки, которые позднее напишет герцог де Круи: «Королевские дети насыщаются, главным образом, пирожками и прочими пустяками; они почти никогда не едят добротной пищи, предлагаемой им публично».

Как-то раз дофину захотелось послать своему отцу, уехавшему в Компьень, письмо. Под наблюдением гувернера он ставит свою подпись: «Ваш преданный сын и слуга», а на самой депеше надписывает: «Королю». В результате — колоссальный скандал. Письмо отправлено быть не может: когда королевский сын посылает письмо папе, протокол требует, чтобы оно завершалось следующим образом: «Ваш смиреннейший и покорнейший слуга» и было адресовано «Королю, моему высокочтимому отцу».

Однажды у дофина устраивался детский бал, на который были приглашены пять его маленьких сестер. Можно было вполне рассчитывать на настоящее веселье, если бы заранее не было ясно, что тягостный этикет испортит все удовольствие. Во-первых, будет невообразимая толчея, поскольку все вельможи, имеющие доступ к королю, равным образом имеют право входить к дофину. Но никто из них не сможет там присесть, даже дамы (если они не имеют соответствующего звания) должны будут провести на ногах целый вечер. Участвовать же в детских танцах могут лишь те, кто по своему рангу удостоен правом кушать за столом дофина и занимать место в его карете. Двум старшим принцессам-близнецам, им исполнилось в 1737 году по десять лет, дозволяется танцевать только с самыми знатными вельможами; этой привилегии лишены даже сыновья герцогов.

Разумеется, подобные предписания сковывали присутствующих и портили настроение. Кроме того, всякий раз не было недостатка и в непредвиденных осложнениях. Так, после одного из таких балов весь двор волновался из-за серьезной неприятности: вообразите, во время менуэта принцессы не сочли нужным, не отрывая глаз, смотреть на своего брата-наследника!

Иной раз присоединиться к детскому веселью спускалась из своих комнат королева; но это случалось редко. Однажды во время бала ей захотелось пить, гувернер принца г-н де Шатийон принес стакан воды, но королева отказалась его взять: она может пить только ту воду, что подает на тарелке ее гофмейстерина герцогиня де Люинь, в тот вечер отсутствовавшая. Такая бездна всяческих сложностей поджидала посетителей танцев у принца, что маленького хозяина, дабы упростить церемониал, уводили спать в десять часов, еще «до появления пирожных».

В марте того года распространился слух, что принц за какую-то провинность наказан; говорили, что де Шатийон держит его взаперти даже в отведенные для развлечения часы. Хуже того: к мессе принца сопровождает всего лишь один слуга, а когда дофин проходит по передним комнатам, стоящему там караулу не велено отдавать честь. Когда через три дня меры суровости были наконец отменены и переносивший их с показным безразличием несчастный мальчик увидел, что гвардия снова оказывает ему почести, он разразился рыданиями.

Читая об этих постоянных придирках, начинаешь невольно жалеть его и оправдывать, даже если в один прекрасный день, выйдя из себя, он надает читавшему ему вслух аббату де Мербефу пощечин и выставит его пинком ноги.

Но вот принц заболел. У него огромный флюс и сильнейший жар. Наставники по-прежнему нагружают его ежедневным заданием, хоть он не в силах заниматься. Однако верховную власть осуществляет сейчас над дофином Медицинский факультет.

Вообразим, как в комнате испепеляемого жаром мальчика появляется кортеж из двадцати человек: это четыре медика, столько же хирургов с консультантами и помощниками, иным из них дозволяется лишь щупать у больного пульс. Одеты ли они в длинные платья и остроконечные колпачки, как их изображают комедии, или нет, всеми силами они стремятся изобразить полнейшую компетентность и целыми днями совещаются. Пока принц не выздоровеет, они будут жить в Версале и кормиться блюдами королевской кухни.