Шрифт:
— Побойтесь бога! — воскликнула хозяйка. — Что это вы весной испугались сквозняков?
— Завтра сами увидите, — сухо отрезал я.
Я не ошибся. Утром наша улица была уже отравлена миазмами.
И хотя в газетах до сих пор об этом прямо еще не писали, весь город знал, что кит разлагается. В кварталах, задушенных смрадом, люди в открытую ругались; в троллейбусах, в этих закупоренных коробках, где в обстановке толчеи и давки возникает особая атмосфера интимности, народ не стеснялся в выражениях. Как-то мне пришлось оказаться в троллейбусе рядом с гражданином, от которого разило алкоголем. И тут одна девчонка, этакая язва, из наших белградских стриженых и размалеванных пигалиц, громко сказала своей подружке, что качалась, ухватившись за то же кольцо:
— Ну и накитился же дядечка!
Так я впервые услышал это новое словообразование. Позднее мне все чаще приходилось слышать отождествление кита с тяжелым духом, вошедшее в пословицы и поговорки: «Несет, как от кита!», «Разит китом», «Китовая угодница», — отзывались о чересчур надушенных особах.
Люди, как всегда, острили по поводу того, что еще было запретным, ибо шутливая форма, словно облатка пилюлю, подслащает горькую истину и оставляет лазейку для отступления: ведь это я, дескать, только так, пошутил!
Между тем никто не мог уже скрыть гримасы отвращения, носы без утайки затыкали платками, губы поневоле плотнее смыкались, на лицах появилось выражение брезгливости. Напряженно суженные ноздри задерживали приток густого смрада в легкие. На улицах, на рынке, в парикмахерских нередко можно было слышать:
— И не удивительно, что так несет! Человеческое… (далее следовало нецензурное слово) и то на всю улицу воняет, а уж семьдесят тонн китового… (снова следовала непристойность) и подавно отравят весь город.
Но все это зрело подспудно и официально не было предано гласности, пока однажды вечерние газеты во всеуслышание не заявили об этом.
Как-то под вечер, что-то часов около шести, запаздывая против обыкновения, по городу разбежались продавцы газет. Словно картечью шарахнули из пушки — рассыпались газетчики по улицам, оглашая их неистовыми криками и развивая такую бешеную скорость, что им было положительно невозможно останавливаться, чтобы продавать свой товар. Выводя горлом всевозможные рулады, они орали:
— Вот дела-то! Вот дела-то! Миллионная растрата! Миллионная растрата! Двадцать граждан уже взято! Пахнет крупным воровством! А дирекция с душком! Кит гниет, дирекция крадет!
Ловкачи, сумевшие выхватить газету из рук продавцов, раскрывали ее тут же, посреди улицы, и вмиг собирали вокруг себя кольцо любопытных, жаждущих узнать подробности.
Итак, бомба разорвалась. В плотине пробили брешь, и, хлынув в пробоину, смертоносный водоворот увлек за собой первые жертвы. В коротком газетном сообщении публиковали:
«Следственные органы уголовного розыска, в течение продолжительного времени пристально наблюдавшие за действиями дирекции выставки, на которой экспонировался кит, вскрыли целый ряд допущенных ею преступных злоупотреблений. Предварительные подсчеты показали, что общество и государство понесли убытки в размере нескольких миллионов динаров. Таким образом, перед нами едва ли не самая крупная махинация последних лет. На одной только продаже билетов расхитители заработали около двух миллионов динаров. Есть данные о том, что дирекция вошла в соглашение со спекулянтами, перепродававшими билеты, и получала с них проценты, чем и объясняются затруднения с билетами в первые дни работы выставки. Дирекция искусственно разжигала нездоровый ажиотаж вокруг кита. Приобретенные ею два роскошных автомобиля использовались руководителями в личных целях, и, пока кит беспрепятственно разлагался, соль, предназначенная для его охлаждения, разбазаривалась направо и налево, а в отелях устраивались приемы и кутежи. Если специалисты в самые кратчайшие сроки не попытаются форсировать события, страна потеряет несколько тысяч килограммов драгоценного китового жира. Граждане с полным правом могут ожидать, что расхитители понесут заслуженное и строгое наказание».
Вечером на улицах творилось что-то невообразимое. Возбужденные толпы белградцев горланили, жестикулировали, время от времени озабоченно поводя носом в сторону Ташмайдана, где догнивал кит. Утром наш бухгалтер, как всегда сидевший без гроша, высчитывал, по скольку прикарманили себе растратчики и во что обойдется убыток государственной казне, если из-за проволочек кита не сумеют употребить в дело и он пропадет. Снова разгорелись утихшие было жаркие дебаты о ките. С откровенной беззастенчивостью и бесстыдством ратовали за переработку кита на органическое удобрение. Он все равно, мол, разлагается, а нашему сельскому хозяйству не мешает подсобить. Были предложения переварить кита на мыло. Или перемолоть на рыбную муку, вполне пригодную для откорма скота, особенно крупного рогатого, и даже раздавались голоса за использование китового жира для добавления в пищевые продукты. Цана выразила пожелание пустить китовую кожу на производство обуви, а скелет попытаться сохранить и передать на хранение в музей на память о пребывании Большого Мака в нашем городе. Я углядел в этом проявление женской неблагодарности, бессердечия, наконец, жестокости. Это было все равно что пользоваться сумкой и туфлями или другими предметами дамского обихода, изготовленными из останков бывшего любовника.
Между тем запах гниения усиливался, распространялся по округе и становился поистине невыносимым. На выставку, по моим предположениям, никто уже не ходил, хотя я не имел возможности проконтролировать это из-за чудовищного удушливого смрада, не пускавшего меня дальше Скадарлий, несмотря на платок, затыкавший мой нос, и притупленное, как у всех белградцев, обоняние.
В один из этих дней я уехал по делам в Новый Сад, а вечером через Фрушку Гору и Иришкий Венец возвращался машиной назад.