— Но мы седьмой роте никогда про любовь ничего не давали. Может, вам «Айвенго», или «Трёх мушкетёров», или «Капитана Сорвиголова»? Их все просят?

— А это про любовь? – уверенно спросил Витька. – В этих книгах имеются письма любимым девушкам? Нам надо учиться писать.

Голова библиотекарши ещё глубже утонула в плечах, и пушистое животное, казалось, сомкнулось на шее библиотекарши. Она снова глянула на полку для пятиклассников.

— Письма любимым девушкам? А вам позволяют такие письма писать? Вы уже про любовь проходили? Вы знаете, что это такое?

— Конечно, — отвечал Витька. – Нас учат по новой программе. На ботанике изучали про пестики и рыльца.

— По бо-та-ни-ке? – по слогам повторила библиотекарша и ещё раз посмотрела на стеллаж. – Хорошо, — медленно перевела она взгляд на полку для восьмого класса, неуверенно потянула к ней руку и достала небольшую потрёпанную книгу. – Вот, — протянула Витьке, — «Евгений Онегин». Там письмо Татьяны к Онегину. – Полистав книжку, положила между страниц закладку. – Пока это почитайте. То, что вам нужно.

— Но это стихи!?

— Да, но пока лучше ничего предложить не могу. Заходите в другой раз, Я что-нибудь подберу. Что поделаешь, — тихо сказала она, доставая карточку и заполняя её. – Что поделаешь, коль время пришло. Значит, надо читать про любовь. Может, потом военные мемуары захочется…

Санька лежал на деревянном настиле и пытался вывести мушку на середину прицела, выровнять их, а потом эту чёрную расчёску из трёх прыгающих зубьев подвести под обрез тёмного круга. Он затаивал дыханье, пытаясь нажать кружок мелкашки, возлежащей на мешке с песком, но тут же всё сбивал. Витька уже выпустил три пули в кружок яблочка и нетерпеливо ёрзал рядом.

— Тяни, медленно тяни, плавно.

Но у Саньки ничего не выходило. Две пули уже, наверно, отправил в молоко или вообще за пределы мишени и теперь пытался спасти положение. А тут ещё всякие мысли лезли в голову и мешали сосредоточиться.

Ему было непонятно, как это Витька так легко, за полчаса, сочинил письмо Лиде и отправил его. После того, как письмо легло на тумбочку дневального, чтобы ротный почтальон отнёс его в библиотеку, а оттуда на почту, в Саньке что-то перевернулось. Как это просто: написал, положил, отправил. И жизнь, как дорога, развернулась и пошла уже не прямо, как раньше, а в сторону, вниз под уклон или вверх на сопку. Как у Витьки всё просто! Вот и сейчас выпустил три пули – и всё, свободен.

— Ну, стреляй же, — услышал Санька его шепоток. И тут же услышал сверху над собой голос капитана Баташова:

— Шадрин, не мешайте.

Санька подвёл эту неуверенную качающуюся расчёску под чёрное яблочко, затаил дыхание, потянул и… Выстрел прозвучал неожиданно, и от внезапности Санька машинально зажмурил глаза.

— Суворовец Соболев стрельбу закончил, — доложил он.

Санька стянул затвор. Капитан осмотрел патронник и скомандовал:

— Встать! К мишеням шагом марш!

Санька с мелкашкой через плечо направился к своей третьей слева, в тайне надеясь сосчитать там три пробоины, чтобы собрать восемнадцать баллов на троечку. Две он увидел сразу. Они рваными ранками застряли в молоке. Третьей нигде не было.

— Сань, смотри, у меня пятёрочка, выбил две девятки и одну восьмёрку. Глянь, какая кучность. Трёхкопеечной монеткой прикрыть можно.

Санька уставился на свои четыре очка – две двойки: одна вверху, другая внизу мишени, и грустно произнёс:

— И у меня тоже кучность. Две двойки.

Капитан Баташов подошёл к Саньке, внимательно посмотрел на щит и неожиданно похвалил.

— Одного врага уничтожил, двух ранил. Все три пули в мишени.

Санька не понял сказанного, пока капитан не крутнул мелом дырочку в чёрном диске.

— Девятка последняя. Молодец, не торопился. Лучше хоть в одного врага попасть, чем пули быстро от страха в воздух выпустить. Так что не спеши, быстро не всегда хорошо. Завтра мы возьмём духовые ружья и потренируемся после уроков.

Взвод возвращался в роту. Санька держал за ремень винтовку, отягощавшую плечо, но думал не о похвале капитана, а вспоминал вчерашний день и вечер.

Витька прочитал письмо Татьяны Онегину, сказал, что пойдёт, и стал переделывать. Его беспокоило только одно, как обратиться к Лиде. Он несколько раз черкал, писал, называл её то уважаемой, то многоуважаемой и, наконец, вывел:

«Здравствуй, дорогая Лида!» Потом была переделка пушкинских стихов, затем «суворовец В.» и адрес суворовского училища. Вот и всё.

Витька переписал от руки печатными буквами и так же квадратно подписал адрес на конверте. Адрес узнал у преподавателя танцев, попросил у него тетрадочку, будто для того, чтобы поздравить Танечку с днём рождения.

Евгений Эдуардович погрозил ему пальчиком:

— Ох и озорник ты, — а потом протянул тетрадку, в которой были сведения обо всех танцорах, и похвалил: — Танцы галантность воспитывают.