— Десять минут осмотреть казарму, сложить противогазы и выходить строиться.

Десять минут рота заглядывала под кровати, смотрела в классах под партами, искала в бытовке, сушилке, раздевалке, туалете, умывальнике и даже в каптёрке старшины – Рустамчика нигде не было.

— Строиться! Будем возвращаться и искать, — приказал майор Сорокин.

Рота обеспокоенная, усталая и злая выщла за ворота училища и пошла в обратном направлении.

— Он ваш товарищ, — говорил майор Сорокин, — и мы не можем позволить, чтобы он пропал.

Рота дошла до Солдатского озера и уже готова была углубиться в лес, как вдруг Витька выскочил из строя и подбежал к командиру.

— Почему покинули строй?

— Я знаю, где он находится. Мы его сейчас приведём. Подождите!

— Где?

— В санчасти!

Майор Сорокин посмотрел на Витьку, потом перевёл взгляд на Баташова и сказал:

— Возьмите отделение суворовцев и сходите посмотрите, может, он действительно там.

— Там, там! – настаивал Витька.

— Ну, Шадрин!.. – махнул предупредительно пальцем Сорокин.

— Бегом марш, — скомандовал Баташов, и отделение направилось к одноэтажному зданию санчасти. Через несколько минут они были там, но полковник Бобрович удивился и сказал, что Болеев сегодня не приходил и ни на что не жаловался.

— Да он не жаловаться сюда приходил, — настаивал Витька.- Я сейчас, — и бросился в палату.

— Куда Вы, — пытался заслонить ему дорогу Бобрович, — там всё стерильно. Это не гигиенично. Здесь вы должны быть только в халатах.

Но Витька будто не слышал, прошмыгнул у него под рукой и юркнул в дверь.

— Я же говорил, вот он, вот он, — раздался из палаты его радостный крик, и суворовцы бросились к раскрытому дверному проёму, чтобы увидеть, как Витька, распластавшись на полу, тащил из-под кровати Рустамчика, который упирался и не хотел вылезать.

Когда Витька всё-таки одолел его и вытащил как лису из норы на свет, лицо Рустамчика ещё было чуть опухшим от сна, и он недовольно разглаживал свои полные щёки.

— Вот хомяк, как сурок спал, — с какой-то злой радостью высказывался Витька. – Мы потели, мы бегали в этой резине, мы искали его. А он, гад!..

— Да, — закусил губу капитан Баташов. – А если б это была не учебная тревога, а боевая?.. Нехорошо!.. Очень нехорошо!.. Как Вы теперь будете в глаза своим товарищам смотреть?..

Неумытая, потная и злая рота возвращалась в училище и шла сразу на обед. Рустамчик тащился в конце строя. С ним никто не обмолвился словом, и даже ротный ничего не сказал, не назвал его хитрым, не пристыдил, что так поступать нельзя, а просто поставил перед строем и сказал:

— Вот видите, какие бывают! Бывают и такие! И не самый слабенький!

С Рустамчиком и после обеда, и вечером, и на следующий день никто не разговаривал. Только вспоминали вдруг, что когда-то он за шкафом грыз орехи, конфеты под матрасом прятал. Хотели ему устроить «тёмную», но тут же забыли. А через два дня он плакал в канцелярии командира роты и просил отпустить домой. Сорокин долго не уговаривал его.

Скоро за Рустамчиком приехала мама, и старшина в каптёрке срезал с его гимнастёрки погоны и оторвал с брюк лампасы.

Прошло ещё два дня, и о Рустамчике никто больше не вспоминал, как будто его и не было. Саньке надо было ловить время и тренироваться, да и сержант Чугунов за то, что вновь поймал их в бытовке, объявил им с Витькой наряды на работу, и снова туалет блестел фарфоровой белизной.

Санька сидел в классе один и решал задачи, которые он дополнительно попросил, когда Витька принёс ему письмо. Подписано оно было кривыми и тяжёлыми строчками, одна буква давила на другую, и от этого слова легли вповалку одно за другим. Санька не обратил бы на него никакого внимания, никогда не взял бы, но за маленьким типографским «Кому» чёрными чернилами было набросано: «Соболеву Саше». Причём «ш» походило на «т», и Витька, подав двумя пальчиками письмо, тоненько произнёс:

— Сата, тебе.

От письма сразу повеяло недобрым. Санька принялся расшифровывать каракули и, разобрав первую строку, понял, что писала тётя Катя, мамина сестра.

Она с первых строк извинялась, что вынуждена взяться за перо, что он уже взрослый и должен всё знать, во всём разбираться. Она извещала, что дед серьёзно болен, что у него белокровие, по-научному – лейкемия, или рак крови, и все ждут наихудшего. Дед тоскует, хочет его видеть, а она не разделяет мнение родителей, чтобы ты, Саша, ничего не знал. Заканчивалось письмо ультимативно: «Коль тебе хватило мужества уйти из дома, тем более хватит его, чтобы знать всю правду. Болезнь неизлечима, дедушки скоро не станет».