— Этой прекрасной идее поднять музыкальный уровень во время карантина мы обязаны дирижёру оркестра майору Шабурко. Майор вышел перед залом и слегка качнул головой.

— Эта зануда до самого ужина будет нас оглушать, наклонился и шепнул Витька, — и поэтому Санька не расслышал, что же собирается сейчас исполнять музвзвод – сонату или симфонию, и кого – Баха или Бетховена?

Когда Шабурко взмахнул руками, со сцены в зал потянулось что-то тяжёлое и грустное, по-кладбищенски тоскливое.

Санька оглядывал зал и думал, что после карантина оркестр должен будет перейти на что-нибудь весёлое. Старшие суворовцы поудобнее усаживались на сиденья, втягивали головы в расстегнутые шинели и пытались уснуть. Младшие внимательно осматривали оркестр и золотозубого Петю, который нечасто, но усердно вбивал колотушку в большой барабан духового оркестра и улыбался не в тон мелодии. И только один Волынский, сидевший на первом ряду, подпирал голову руками и с восхищением слушал музыку. В музыкальных переходах Волынский вздрагивал, и со стороны казалось, что он рыдает.

— Ты письмо отправил? – спросил Витька.

Санька кивнул. Ещё бы не отправить. Лыча опять сочинил про ландышевый сад волос, в котором он окончательно запутался и теперь умирает, как хочет увидеть Лиду. «Но карантин, как море, разделил нас». В конце письма Лыча, прощаясь, поцеловал Лиду, но даже Витька вычеркнул этот прощальный поцелуй.

Писал Санька ночью, попросив дневального его разбудить. Писал, какой тяжёлый у него был день двадцать третьего февраля, писал, что видел её, но не решился подойти. Писал о том, что вспоминает её, что перед письмом она приснилась ему. И это была правда. Она приснилась, и он с ней танцевал. Только не на вечере, не в зале, а на лесной поляне, которую однажды видел летом, среди белых диких пионов и алых саранок. И ему было не страшно и не стыдно. И он написал ей про луг. Потом попрощался и попросил ответить на письмо.

Когда оркестр доиграл, в зале стало тихо и хорошо. И Санька подумал, что Петя барабанным грохотом настучал всему училищу по голове. Довольный своей работой, он улыбался.

На сцену поднялся полковник Зотов, поздравил майора Шабурко и, захлопав, подал знак залу. Зал ответил редкими вялыми хлопками, и только Волынский от души с маху плющил огромные ладони и выкрикивал:

— Бра-во! Бра-во! Бра-во!

Санька оглянулся и увидел, как Петька Лычов показывал на Волынского и потом крутил пальцем у своего виска.

Вот вторник после уроков капитан Баташов подозвал Саньку к себе:

— Скоро конец четверти, а ты до сих пор не можешь через козла перепрыгнуть. Что говорит майор Иванов?

— Говорит, чтобы я мысленно перед сном тренировался и делал это каждый день.

— И получается? – капитан положил руку на Санькино плечо.

— Мысленно получается, — вздохнул Санька, — это же не на самом деле.

— Мысленно это, конечно, хорошо, — улыбнулся Баташов, — но сегодня я попросил вожатого, чтобы он сходил с тобой и с Декабрёвым в спортзал. А то мысленно… — ещё раз улыбнулся Баташов и качнул головой.

«Да если б он знал, — подумал Санька, когда остался один, — как часто я разбегался, отталкивался от мостика и перелетал через козла, упираясь ногами в маты, как засыпал и видел эту чёрную култышку на деревянных ногах». Он прыгал до тех пор, пока, оттолкнувшись, не улетал куда-то высоко, в сон, где мечтал встретить маму, отца, деда и в последнее время её, Лиду. Он мечтал увидеть её такой, какой она была на вечере двадцать третьего февраля, какой представлялась в письмах: красивой, голубоглазой, ждущей помощи. И он приходил к ней и был рядом, а утром забывал, как её выручал, от кого защищал. Но то, что помогал, помнил.

После второго часа самоподготовки они с Толей пошли в спортзал. Володя в выцветшем чистом трико, светло-коричневом льняном свитере и старых полукедах ждал их в раздевалке.

— Давайте скорее, в спортзале пока никого нет. Я козла чуть укоротил.

Козёл с широким кожаным матом позади действительно казался маленьким и даже мелким.

— Значит так, — в голосе Володи зазвучала твёрдая струнка. – Сейчас разминаемся, а потом прыгаем. Прыгаем и прыгаем, пока не выполним упражнение! А теперь за мной по залу.

Разминка длилась недолго, минут десять, но Володя всё время подбадривал:

— Бегом, бегом, не отставать.

Скоро майки стали влажными, пот капельками стекал по лицу, И Санька с Толей тяжело задышали.

— А теперь друг за другом. Я вас страхую. Главное, оттолкнуться, поверить, наскочить, перелететь. И так пока не получится.

Санька разогнался, подбежал к мостику, но испугался, затормозил и налетел грудью на козла, но сильными руками был пойман и отодвинут в сторону.

— Ничего, не останавливайся. Набегай снова, — подбодрил вожатый.