Шрифт:
— Зажился Каин в Москве, пора честь знать. Зови, Степанида, Федьку Рябого да Рудого, завтра утром уйдём. Но допрежь с тем гриднем сочтусь.
— Куда стопы направишь?
— В леса Муромские, там дороги баскаками да князьями и боярами накатаны. Сыты и пьяны будем, повеселимся и души отведём...
— Степаниду забудешь, Ванька, — вздохнула бабёнка.
— Жди, к зиме вернусь, коли жив буду...
Олекса пробудился от предчувствия беды. Огненные блики пробивались сквозь затянутые бычьими пузырями оконца. Во дворе кричали, кто-то колотил в дверь.
Вскочил Олекса, толкнул Дарью:
— Горим, выноси Марью!
Тревожно ударил на Москве колокол, поднимал люд на пожар.
Огромная, хвостатая звезда сорвалась и, оставляя огненный след, перечертила небо. Видели её в Великом Новгороде и Москве, во Владимире и Сарае. По всей земле наблюдали косматую комету.
Промчалась она, оставив тревогу в людских душах. Что вещала она: нашествие диких орд или великий мор? Утверждали — такое случалось перед Батыевым вторжением. Было ли, нет, поди разбери...
ГЛАВА 8
Ветры с моря разбрасывали солёные брызги, обдували балтийское побережье, а накатывающиеся волны намывали песчаные дюны.
К самой воде подступали сосны. Высокие и прямые, они подпирали небо.
Сюда, в край глухих лесов и болот, пришли со своими князьями с рек Немана и Западной Двины племена жмудь, ятвяги и другие литовцы.
Тяготы суровой жизни, наступление рыцарей Тевтонского ордена заставляли литовские племена объединиться, и роль объединителя взял на себя князь Миндовг. Выйдя из Новогрудкова, он, покоряя одного князя за другим, создал Литовское государство, отразившее натиск германских рыцарей. Но он этим не ограничился, а расширил свои владения за счёт Минска и Гродно, части земель витебских, смоленских, полоцких.
Попав под политическое влияние Литвы, русские княжества сохранили свой язык, культуру, веру и обычаи. И когда на съезде в Дмитрове рязанский князь попрекнул смоленского, что порубежье к Литве тянется, в том была доля истины. В сильной Литве некоторые удельные князья искали спасения от ордынского ига.
После смерти Миндовга, наступившей сразу за смертью Александра Невского, Литва не прекратила своего давления на Русь. Литовские дружины стояли в Орше, и князь Святослав Глебович, призывая князей к единению, хотел заручиться их поддержкой.
Из Переяславля в Москву возвратился княжич Юрий, и в тот же день у Даниила Александровича с сыном разговор вышел.
— Чую, Юрий, смерть моя уже по палатам вслед за мной бродит. Песок часов моих пересыпался из одной чаши в другую. Зрю я такое и вопрошаю: а всё ли ты, князь Даниил, исполнил, что на роду написано? Ведь я в Москве княжить сел, егда голова моя только-только выше стремени поднялась. Мало было княжество Московское, а ныне в три раза возросло... Осознаешь, сыне?
— Мне ль не ведомо?
— Неспроста я разговор о том повёл, о Можайске думы мои. Коли Москва городом этим завладеет, сила княжества нашего вырастет. Согласен, сыне?
Юрий кивнул.
— Вот, вот, сыне, ежели не я, то ты прирежешь Можайск к Москве. Святослав войной на Москву не осмелится пойти, у него Литва за спиной. За Можайск попытается цепляться князь Смоленский, но тогда он больше потеряет — литовцы на Смоленск посягают. Эвон сколь они российской землицы прихватили. Затеет Святослав Глебович свару с Москвой, кто в его защиту вступится? Чую, всё миром обернётся.
Прикрыл глаза ладонью, грудью на стол навалился, седая борода по столешнице разлеглась. Помолчал, потом спросил с усмешкой:
— Поди, посадник Игнат речь заводил отвоем княжении в Переяславле?
Вздрогнул Юрий от неожиданности. Под взглядом отца ответил честно:
— Было такое, но я с тобой заедино, Московское княжество не след дробить. Да и посадник хоть и говорил, а на деле разумеет: Переяславлю с Москвой сподручней. Так и боярская дружина мыслит. Они князю Ивану Дмитриевичу слово о том давали и клятву порушить не намерены.
— Я им верю, они на измену не горазды, Переяславлю с Москвой быть... А ещё о чём хочу сказать: вы с Иваном ладите, и хочу, чтоб меж вами всегда мир сохранился, Москву крепите, не раздирайте её сварой. С Иваном я говорил о том, и он клялся завет мой исполнить... Когда же сядешь князем, хану не перечь, не накличь на Москву беды ордынской. Татары сильны, и доколь такое будет, одному Богу вестимо...
Задумался. Может, мысли его вернулись к тем годам, когда он держал руку брата Андрея против Дмитрия? Либо вспомнилось, как навёл Андрей татар и те в силе огромной княжества разоряли, а сам Андрей с царевичем Дюденей в Городце пировали? Князь Даниил винил себя за то. Ужли не мог он распознать брата, когда тот корысти ради Русь губил?