— Говорено же и раньше тебе было, а ты сомневался!

— И теперь сомневаюсь, — упрямо возразил сотник.

— Ну и сомневайся себе на здоровье! — уже раздражённо крикнул Фёдор Безум. — А я сему человеку верю. И всё сказанное им до князя Константина Романовича доведу.

— Повременить бы, Фёдор Семёнович, — снова начал сотник, но наместник уже не слушал его.

Ласково, прямо по-отечески, он обратился к Якушке:

— Как с тобой-то быть? Ладно, отпущу тебя с миром. И верно, что серебро не московское, а наше, рязанское. Верно я говорю? (Якушка закивал головой, соглашаясь.) И не твоё ведь серебро, верно? (Якушка снова кивнул, но уже с сомнением: куда ведёт наместник?) А раз не твоё серебро, мне отдашь! Тиуна с тобой пошлю за серебром.

— Боярин! — умоляюще начал Якушка.

— Ништо! Ништо! Товар у тебя есть, ещё серебра наживёшь. А я велю, чтоб торговать тебе вольно, без утеснений. Благодари за милость да ступай подобру!

И расхохотался, довольный собой.

Милава, напуганная внезапным приходом тиуна и холопов с секирами, прижалась к стене за печкой. Якушка присел к столу, уткнулся лбом в сомкнутые кулаки. Тиун откинул крышку Милавиного сундука, где сохранялась злополучная калита с серебром, встряхнул её рукой.

— Всё серебро тут иль ещё где спрятал?

Якушка, не поднимая головы, буркнул:

— Всё!

Когда тиун и холопы ушли, громко хлопнув дверью, Якушка сразу засобирался. Достал из короба и заткнул за пояс нож, накинул кафтан поплоше, самый будничный. Поклонился Милаве на прощание:

— Не поминай лихом, хозяйка! Не так мыслилось мне расставание, но, видно, не судьба! Ты верь мне, Милава, верь! Вернусь! Любы вы мне, ты и маленький Ванюшка...

Уже от порога, спохватившись, добавил:

— Короб с товаром оставляю. Много больше там, чем Ивану за постой причитается. Доволен он будет, брат-то твой...

Переулками, задами Якушка пробрался к воротной башне. Караульный ратник равнодушно проводил его глазами. Так, с пустыми руками, города не покидают. Видно, торговый человек о своей ладье беспокоится, пошёл проведать.

Якушка спустился к пристани, загремел цепью, отмыкая замок. Подбежал сторож Иван, поинтересовался:

— Далеко ли путь держишь?

— На Северку-реку, к рыбным ловцам. Расспросить хочу, почём рыба. Да ты не тревожься, что сбегу, товар-то мой в избе остался!

Сторож засмущался, сдёрнул шапчонку, пожелал купцу доброго пути, а в торговле — прибыли. Куда как вежлив стал сторож Иван, узрев у Якушки серебро...

Прощай, Коломна-город!

Обратный путь показался Якушке Балагуру одновременно и тяжелее, и легче прошлого. Тяжелее потому, что пришлось выгребать против течения Москвы-реки, а легче оттого, что впереди был конец всей дороги — ведь Якушка плыл не в тревожную неизвестность, а к своим...

У Софьинского починка его ждали дружинники, оставленные сотником Шемякой Горюном. Якушка перешёл в большую воинскую ладью, улёгся на корме под овчиной и забылся тяжёлым сном.

Московские дружинники, исполняя строгий наказ Шемяки Горюна, гребли беспрерывно, сменяясь у весел. Никто не любопытствовал, не расспрашивал Якушку, откуда он приехал ночью и почему самая быстрая воинская ладья ожидала только его целую неделю. Если так приказано сотником Шемякой, значит, так и надобно. В Москве разберутся...

Много времени спустя Якушка Балагур узнал, что его спасла только собственная осмотрительность. Наместник Фёдор Безум послушался-таки своего сотника, послал ратников за Якушкой, чтобы учинить ему допрос с пристрастием.

Но ратники наместника опоздали...

В год от сотворения мира шесть тысяч восемьсот девятый, на Воздвижение [44] , в канун первых зазимок, когда птицы в отлёт трогаются, московское войско выступило в поход.

На сотнях больших ладей поплыла вниз по Москве-реке пешая судовая рать.

По разным дорогам, сквозь леса, выбрасывая далеко вперёд чёткие щупальца сторожевых разъездов, пошли к рязанскому рубежу конные дружины.

Князь Даниил Александрович Московский сам возглавил войско.