Князь Даниил повернулся к Антонию, ударил кулаком по столу:

— Куда зовёшь своего князя, боярин? С огнём играешь?

— Не привыкли Александровичи бояться врагов... — начал было Антоний, но князь Даниил прервал его:

— Бояться не привыкли, но и неразумными не были. Смири гордыню, боярин! Гибельна твоя гордыня!

— Жизни не жалел, служа господину моему Дмитрию Александровичу! — вскинулся Антоний. — И сыну его служа, жизни тако же не пожалею!

— Кому нужна твоя жизнь, боярин? — жёстко и презрительно спросил вдруг Даниил после минутного молчания. — Окупишь ты жизнью своею конечное разорение Переяславского княжества? Нет, не окупишь! — И добавил угрожающе: — Если б не знал твою верность старшему брату, боярин, то подумал бы, что недруг подсказывает Ивану недоброе, погибельное... Смири гордыню, боярин!

Антоний вскочил, оскорблённый. Губы его дрожали, с трудом выговаривая бессвязные слова:

— Мыслимо ли?! Слуге верному?! Обидно се! Защити, господин Иван Дмитриевич, от поношения!

Иван съёжился, боязливо переводя взгляд с обиженного боярина на князя Даниила, грозно сдвинувшего брови, и снова на Антония, ждавшего его слова в свою защиту.

Тяжёлое молчание повисло в избе, и никто не решался первым нарушить его, чтобы не омрачить взаимным недоброжелательством встречу, от которой так много ждали и москвичи, и переяславцы.

Зашевелился в своём углу сотник Шемяка Горюн, будто нечаянно стукнул по полу ножнами меча.

Заскрипела, отворяясь, дверь. И все повернули головы на этот скрип, почувствовав неожиданное облегчение.

Заполнив дверной проем широкой окольчуженной грудью, наклонив под притолокой голову в островерхом шлеме, в избу тяжело шагнул седобородый мрачный великан. С конца плети, зажатой в могучем кулаке, падали на пол капли воды.

— Сей муж Илья Кловыня, воевода московской конной рати! — торжественно возгласил Даниил. — Где твои люди, воевода?

— Семь сотен ратников, как велено было, возле деревни стоят, — прогудел Кловыня. — Может, сам посмотришь, княже?

Переяславцы удивлённо переглянулись. Видно, даже многоопытный боярин Антоний не ожидал столь скорого прибытия московской конницы.

«Вот случай удалить боярина и остаться с Иваном наедине!» — решил Даниил, направляясь к двери. За ним нерешительно потянулся Иван.

Боярин Антоний тоже вскочил со скамьи, с неожиданным проворством обогнал княжича, прижался к косяку, чтобы пропустить его вперёд, — решил, видно, не оставлять своего воспитанника без присмотра и на улице.

Но князь Даниил вдруг остановился возле порога, обнял Ивана за плечи и небрежно бросил Антонию:

— Ты пойди, боярин, посмотри воинство. Воевода тебя проводит. А мы с братиничем, пожалуй, в избе останемся, поговорим по-родственному...

Антоний замахал руками, не соглашаясь.

— Иди, боярин! — настойчиво повторил Даниил.

Оттесняя Антония за порог, глыбой надвинулся воевода Илья Кловыня:

— Иди!

Подскочивший Шемяка Горюн крепко взял Антония под руку, будто желая вежливо подержать, а на самом деле чуть не силой вытолкнул его за дверь.

За прикрытой дверью малое время слышалась какая-то возня, приглушённые голоса, потом всё стихло.

Даниил и Иван остались одни.

Они опять сели за стол, каждый на своё место. Даниил отодвинул в сторону железный светец с тремя тонкими свечами. Свечи были из плохого воска, чадили и потрескивали, как сырые поленья в печи. Дрожащие язычки пламени отражались в серых глазах Ивана, и взгляд этих глаз казался Даниилу каким-то зыбким, ненадёжным.

А Даниилу хотелось найти в глазах Ивана твёрдость, веру в общее дело, которое объединило бы их, самых близких людей покойного Дмитрия Александровича.

Даниил верил, что такое единение возможно, если Иван пойдёт за ним, московским князем, и если дорога, которую выберет для себя переяславский наследник, будет направлена не к призрачному блеску стольного Владимира, а к достижимой цели — сохранению Переяславского княжества.

Но эти оба «если» зависели от того, сумеет ли он, Даниил, убедить Ивана в своей правоте, оторвать его от боярина Антония. И Даниил начал:

— Ответствуй, как на исповеди, как перед отцом твоим, ибо я тебе отныне вместо отца: по плечу ли тебе великокняжеское бремя? Чувствуешь ли твёрдость и силу в себе, чтобы спорить с князем Андреем? Готов ли на вечные тревоги, на кровь и вражду? Отвечай, как думаешь сам, ибо как мыслит боярин Антоний, я уже слышал...

И Иван на каждый вопрос без промедления отвечал:

— Нет! Нет! Нет!

— Так почему же ты идёшь за боярином? — настойчиво допытывался Даниил. — Боярин прошлым жив, тебе же о будущем думать надо. Почему его слушаешь?

Иван опустил глаза, проговорил тихо, с усилием:

— Стыдно мне слабость перед отцовскими боярами показывать. Говорят они, что я-де от дела родителя своего отказываюсь, если не думаю о великом княжении...

— Стыдно? — насмешливо переспросил Даниил. — А чужим умом жить не стыдно? Запомни, Иван, княжескую заповедь: бояр выслушай, но поступай по своему разумению. Князь над боярами, а не бояре над князем. Так Богом установлено — князь над всеми! Только так можно княжить!