— Как получилось, что вы заинтересовались лебенсборнами?

— По правде говоря, случайно. У нас на факультете работает удивительный профессор, специализирующийся на истории Второй мировой войны. Он мой научный руководитель. Ему понравилась моя работа, и он посоветовал мне продолжить исследование. Я поддерживаю с ним очень близкие отношения. Однажды, когда я училась на третьем цикле, я увидела по телевизору репортаж. Потом мы с ним обсудили проблему лебенсборнов и оба удивились, почему на эту тему существует так мало научных работ. К сожалению, мы так и не нашли вразумительного ответа на этот вопрос.

— Мало документов? — предположил я.

— Не думаю. В Арользене хранится обширная корреспонденция. После войны мир с ужасом узнал о нацистских лагерях, однако лебенсборны представляли собой потаенную сторону нацистской политики в области евгеники. Это позорная часть нашей истории, которую определенные силы смогли затушевать, поскольку утвердилось мнение, будто никто не пострадал. По сравнению с холокостом эти родильные дома выглядят такими безобидными… Разумеется, если не принимать в расчет десятки тысяч детей, которых немцы увезли из стран Восточной Европы. Но эти дети никого не интересовали.

— А дети, родившиеся на Западе, в оккупированных странах?

— Они тоже не получили права на сострадание. Это были «дети позора», символизировавшие коллаборационизм и беспринципность, о чем некогда оккупированные страны пытались поскорее забыть. От одних детей скрывали их происхождение, другие же, напротив, подверглись унижению и преследованиям, будь то в школе или в приемных семьях. У нас есть свидетельства о возмутительных оскорблениях и жестоком обращении.

— Но как люди смогли до этого опуститься после пяти лет страха и ужаса, которые пережила Европа?

— Это наглядное проявление трусости и малодушия. Дети стали идеальными громоотводами. Теперь любой мог выместить на них злость из-за собственных прегрешений. Их матерей стригли наголо, а самих детей буквально втаптывали в грязь. В Норвегии сразу после войны власти на деле применяли нацистские теории, но теперь их обратили против этих так называемых немецких ублюдков.

— Как?

— Детей войны помещали в отвратительные заведения. Исступленные психиатры осматривали их и заявляли, будто эти малыши представляют внутреннюю угрозу для страны. Одно время норвежцы даже собирались депортировать этих «зачумленных» в Австралию. Потом, в 1950-х годах, эти дети стали настоящими подопытными кроликами: на них испытывали препараты, вызывающие галлюцинации. Некоторые из них даже умерли.

— В конце концов можно понять молчание, окружавшее эти родильные дома в послевоенный период. Но почему историки потом не заинтересовались этим вопросом?

— Это нельзя объяснить. Пришлось ждать тридцать лет, чтобы стало известно о существовании лебенсборнов. Марк Иллель был первым, кто (в 1975 году) выпустил о них серьезное исследование. Его книга стала бестселлером. Но затем о ней забыли. Сейчас эту книгу сложно найти даже в библиотеках. Несколько исследователей затрагивали эту тему в своих работах. Но что касается двух французских лебенсборнов, ими никто никогда не интересовался. А ведь до сих пор многие женщины и мужчины хотят узнать правду о своем происхождении. Одни из них, наделенные природным упрямством, сумели размотать запутанный клубок, другие же никогда не узнают правды и даже не услышат о существовании этих родильных домов. Многие из этих детей войны пристрастились к наркотикам или спиртному. Через пятьдесят лет после окончания войны лебенсборны продолжают убивать, но к их жертвам никто не испытывает сострадания.

В Арвильере меня ждал сюрприз. Едва мы въехали в ворота поместья, как я увидел Анну, лежащую в саду в шезлонге с книгой в руках. Анна сказала мне, что после смерти Абуэло она всегда проводит выходные с Алисой.

После того как я представил Элоизу, мы расположились в саду, а Алиса угостила нас вином. Когда Элоиза отлучилась в уборную, Анна не смогла удержаться и насмешливо сказала:

— Она очаровательная и к тому же кажется умной. Попытайся удержать ее, может, на этот раз…

Обычно моя сестра не питает нежности к моим знакомым. Лоранс она на дух не выносила и очень строго судила обо всех женщинах, с которыми мне удавалось ее познакомить. Несомненно, Анна меня идеализировала и считала, что ни одна женщина не может быть меня достойна.

— Какой чудесный дом, — произнесла Элоиза, присоединяясь к нам в саду.

— Да, но он стал слишком печальным без мебели и вещей Анри, — заметила Алиса. — Можно сказать, что он лишился души.

— Орельен сказал мне, что вы собираетесь переезжать.

— Анна нашла мне прелестную квартирку в Шалоне, с очаровательным видом на Марну. Тут я наслаждаюсь последними деньками. Надо набраться мужества, чтобы покинуть корабль. Но я подала вам вино, даже не спросив, любите ли вы его.

— Элоиза — настоящий эксперт в виноделии, — заметил я.

— Правда?

— Мой отец — винодел, так что у меня не было выбора.

— Тем лучше. Я всегда считала, что люди, которые не любят вино, выглядят грустными. Орельен, помнишь любимый тост Анри?

— «Благородный человек никогда не станет хулить вино». Это слова Рабле.