Что касается соседей, то они, когда я кричала слишком уж громко, стучали в стену, чтобы выразить свое недовольство, но полицию не вызывали. Ни одного раза. Чтобы я перестала шуметь, Старик заставлял меня дышать эфиром.

Постепенно я пристрастилась к эфиру и, едва Старик начинал меня тискать, немедленно принималась кричать, зная, что он тут же заставит меня подышать этим веществом. Мне нравилось состояние опьянения, в которое я после этого впадала. Все, что со мной происходило впоследствии, растворялось в молочно-белом тумане, и я парила в нем, уже не чувствуя, что Старик со мной делает. Если я вдруг приходила в себя, то уже сама просила дать мне подышать эфиром, чтобы можно было снова впасть в отрешенное состояние.

Это были странные ощущения: я видела и воспринимала все, что он со мной делает, так, будто была сторонней наблюдательницей. Когда он причинял мне слишком сильную боль и я начинала кричать, мне казалось, что мой голос доносится издалека. Даже его навалившееся сверху тело казалось уже не таким тяжелым, а слова, которые он произносил, насилуя меня, звучали так тихо и неразборчиво, будто долетали через стену из соседней комнаты.

Я начала выздоравливать.

Раны мало-помалу зажили, и на их месте образовались припухлости, круглые белесые углубления и длинные глубокие трещинки. Отныне это была моя шагреневая кожа.

Я очень хорошо помню тот день, когда мне впервые удалось подняться на ноги.

Старик ушел, и ко мне в комнату заглянула Надя. В тот день я чувствовала себя окрепшей. А еще у меня появилась решимость. Мысль о том, что мне еще очень долго придется находиться в этой кровати и в этой комнате, показалась такой ужасной, что возникло нестерпимое желание встать и куда-нибудь пойти. Мне удалось приподняться и сесть. Ноги при этом так и остались неподвижными — словно два полена, которые кто-то положил на кровать. Мои ступни казались бесформенными деревяшками, но я была уверена, что они уже достаточно окрепли для того, чтобы выдержать мой вес.

— Помоги мне, — сказала я Наде, — я попытаюсь встать на ноги.

— Но ведь, если ты упадешь, я не смогу тебя поднять!

— Ну и что? Я скажу, что свалилась с кровати.

Надя, просунув руки мне под мышки, стала приподнимать меня, и я — хотя и с большим трудом — встала на ноги. Я пошатывалась, но ноги меня все же держали. Мне вдруг показалось, что стены задрожали, и я сделала глубокий вдох. Захотелось подойти к окну, чтобы посмотреть, что сейчас происходит там, во дворе, но я не смогла сделать ни одного шага. Ноги меня не слушались. Вдруг все вокруг сильно качнулось, и я повалилась на пол. Я полежала несколько секунд на спине, а затем Надя попыталась приподнять меня, и ценой невероятных усилий ей удалось затащить меня обратно в кровать.

Затем она быстро вышла из комнаты, пробормотав на ходу:

— Если Старик об этом узнает, он устроит нам хорошую взбучку…

Но я этого уже не боялась. Почувствовав себя счастливой оттого, что мне только что удалось подняться на ноги, я была готова вытерпеть и не такое.

Я ведь была прикована к постели уже более полутора лет.

В последующие дни я снова пыталась вставать на ноги каждый раз, когда Старик куда-нибудь уходил. Держась то за спинку, то за край кровати, я сумела обойти вокруг нее. С каждым днем я могла ходить все лучше и лучше. Я аккуратно передвигала ноги, стараясь удержать равновесие. Сначала мне помогала Надя, а затем подключился и Брюно: сестра рассказала ему, что я уже начала ходить.

Я даже подумывала о том, чтобы попытаться отойти от кровати и дошагать до окна. Мысленно я сказала себе, что, если мне это удастся, я буду спасена и моя жизнь снова станет такой, как раньше. В конце концов при помощи Брюно мне удалось доковылять до окна, и я облокотилась на подоконник.

Я увидела, что по улице ходят люди, с деревьев уже опадают листья, дети играют в песочнице… Погода была не слишком хорошей, однако все то, что я видела за окном, казалось мне удивительно прекрасным. Это ведь была жизнь.

В своих попытках снова научиться ходить я добивалась поразительных успехов, а мои раны как по мановению волшебной палочки стали заживать намного быстрее. Кровь лихорадочно циркулировала по венам, и я чувствовала, что сердце бьется очень быстро. Пытаясь ходить, я, конечно, часто падала, но затем мне всегда удавалось ползком добраться до кровати и забраться в нее еще до возвращения Старика.

Он ничего не знал о моих успехах, хотя и замечал, видимо, что я с каждым днем становилась все сильнее. Когда он пытался меня насиловать, мое сопротивление было более решительным, поэтому ему приходилось увеличивать дозы эфира.

Я хотела, чтобы Старик прекратил со мной этим заниматься, но он упорно продолжал издевательства. Как-то раз, заметив, что после этого он стал вести себя со мной ласково, я попросила его помочь мне подняться на ноги.

— Нет, тебе нельзя вставать! — воскликнул Старик. — Если ты попытаешься это сделать, мне придется привязать тебя к кровати!

— Но мне хочется узнать, могу ли я ходить.

— Нет, тебе нельзя вставать! — повторил он. — Ты уже никогда не сможешь ходить. Так сказал доктор. Ты — инвалид. Мне придется ухаживать за тобой всю жизнь, и ты заинтересована в том, чтобы быть по отношению ко мне ласковой! Я, кстати, заказал кресло на колесиках. На нем ты и будешь передвигаться.