Дункану было жаль женщину и ребенка, но история о привидениях может пойти ему на пользу.

– Утром на рассвете я уйду, – объяснял свой план Дункан, а Рагнелл с серьезным видом слушал его, – а когда вернусь, по-прежнему буду притворяться волынщиком. Ты должен быть осторожным, чтобы не выдать меня.

Рагнелл кивнул.

– За крепость будет сражение, но я благополучно выведу тебя, – заверил его Дункан.

Это было первое обещание Дункана своему сыну, и он собирался стать отцом, который исполняет свои обещания.

А еще Дункан собирался сказать пару ласковых слов не слишком правдивой матери мальчика.

Взгляд Эрика все время возвращался к волынщику, игравшему для них после ужина. Огромный рыжеволосый музыкант стал для него загадкой, а Эрик не достиг бы своего положения, если бы не находил ответы на загадки, которые постоянно выдвигает жизнь.

Слушая его игру, Эрик был вынужден признать, что их гость – настоящий музыкант. Волынщик на самом деле был так поглощен своей музыкой, что, по-видимому, не замечал, как все девушки вздыхают по нему. И все же вздувающиеся на его широкой спине мускулы музыкант получил не от игры на волынке, он двигался с грацией и энергией льва – или шотландского воина.

Пришло время проверить его. Взяв со стоявшего перед ним блюда яблоко, Эрик подождал, чтобы волынщик дошел до середины быстрой мелодии.

– Игрок! – окликнул его Эрик и с силой бросил яблоко прямо ему в голову.

Волынщик поймал его одной рукой, не опустив своего инструмента, откусил кусок и продолжил играть, не пропустив почти ни такта и вызвав гул одобрения. Эрик прищурился. Как он и предполагал, у этого волынщика была быстрая реакция, необходимая человеку для выживания.

Возможно, это ничего и не означало, но Эрик мог поклясться, что, имея такую фигуру воина, этот музыкант умел сражаться. Он был похож на человека, который с натурой распутника стал священником: священник мог читать прекрасные проповеди, но тем не менее не пропускал мимо молоденьких девушек.

Волынщик сказал, что уйдет утром, и Эрик будет рад увидеть его спину.

Мойре все еще было странно сидеть на своем прежнем месте за «высоким столом», когда все вокруг изменилось, – и больше всего она сама. Она взглянула на Коннора, сидевшего рядом с ней в кресле их отца. Ей до сих пор неловко было с ним общаться, но не потому, что Мойра не привыкла видеть его предводителем, и не потому, что они не встречались семь лет. Справедливо это или нет, но она не простила брату того, что он слишком долго ждал, прежде чем послать кого-нибудь в Ирландию узнать, все ли у нее в порядке.

Она с грустью посмотрела туда, где всегда сидел их старший брат, наследник предводителя. Рагнелл был очень похож на отца – такой же дерзкий, отважный и полный жизни.

– Я тоже скучаю по нему, – сказал Коннор, перехватив ее взгляд.

Коннор всегда был наблюдательным и проницательным. Когда они были подростками, Мойре казалось, что он осуждает ее и считает безответственной, а она, безусловно, была избалована отцом, который никогда ни за что не ругал ее.

Она вспомнила, что Коннор тоже был близок с Рагнеллом, хотя нельзя было найти двух более непохожих людей, и накрыла рукой руку брата.

– Я рад, что ты дома, – улыбнулся ей Коннор.

Мойра сдерживалась, чтобы не спросить о Дункане.

Ей не понравился тон Коннора, когда он в тот первый день допытывался у нее, есть ли что-то между ней и Дунканом, но нежность брата заставила ее забыть об осмотрительности.

– Куда ты послал Дункана? – спросила она.

Коннор не изменил выражения, лишь его губы слегка сжались, но нежность, которую она почувствовала мгновением раньше, вдруг куда-то исчезла.

– Я собирался поговорить с тобой о твоем будущем, – сообщил Коннор, словно не слышал ее вопрос. – Давай побеседуем с глазу на глаз.

Он встал и подал руку, не оставив ей выбора. Мойра слегка оперлась на руку брата, и они пошли через зал к арочной двери, ведущей в спальню предводителя.

Войдя в прежние личные покои отца, Мойра почти явственно услышала его раскатистый голос, зовущий ее, и у нее к горлу подкатил комок. Но приятные воспоминания сменились потрясением, когда она обвела взглядом когда-то роскошную спальню, – Коннор не оставил в ней ничего прежнего.

Исчезли резной прикроватный столик, великолепные гобелены, бархатные подушки и огромная кровать под балдахином. Вместо них стояли простые, грубо сколоченные стулья, маленький стол, старый сундук, выглядевший так, словно его только вчера вытащили из моря, и кровать, в которой она узнала ту, где спал Коннор, будучи мальчиком.

Мойре было обидно и в то же время любопытно, почему ее брат так настойчиво стремился удалить из отцовской спальни малейшие напоминания об отце. Но Коннор, не дав ей высказаться, закрыл дверь и заговорил первым:

– Ты должна быть осторожной в том, что и где говоришь. – Коннор пристально смотрел на нее серебристо-голубыми глазами. – Кто-нибудь мог услышать, как ты спрашиваешь, куда я послал Дункана.

– Куда же ты его послал?

– Мойра, ты меня не слушаешь. У Хью есть шпионы в замке. Ты можешь создать опасность и для Дункана, и для клана, заводя подобный неуместный разговор на людях.