Про долгое запрягание и быструю езду мы все слышали неоднократно, однако в данном случае на "запрягать" американцы потратили 19 дней. Обычному человеку с улицы невозможно представить себе что это такое - выработать политику государства менее чем за три недели. Для людей же, о предмете имеющих хоть мало мальские представления понятно, что это граничит с фантастикой. США казалось, что они извлекли из войны всё, что можно, да даже и больше, они сложили конфигурацию мира в порядок, который их более или менее устраивал, они даже были готовы к возможным неожиданностям, но тут вдруг всё оказалось скомканным в одночасье и теперь им предстояло мало того, что начинать с чистого листа, но им нужно было за 19 дней сделать то, на что обычно уходят годы.

Кроме того, событий было так много и они были завязаны в столь тугой узел, что от создаваемой на перспективу политики требовалось быть не только универсальной, но она ещё должна была решать задачи как внешние, так и внутренние, причём решать не последовательно, а параллельно.

И такое политическое чудо-юдо было создано, и было оно создано за считанные дни, то ли умеют в Америке находить нужных людей в нужный момент, то ли такие люди там сами находятся, не знаю, но только нашлись они и в этот раз. В русскоязычной историографии традиционно считается, что яркого и харизматичного Рузвельта сменила тусклая и серая трумановская администрация и это несмотря на то, что в ней работали люди калибра Маршалла, Ачесона и Кеннана. Также не осознаётся то, что вторая половина сороковых для Америки была ничуть не легче половины первой, просто усилия государства перешли из одной плоскости в другую, обществу хуже видную. И куда менее понятную.

Смотрите - после войны США фактически предложили СССР проект "совместного владения" Европой. Из этого вытекало противостояние не военное, а политическое, противостояние не на уровне "блоков", которые до того назывались "коалициями", а на уровне соперничества внутри политических партий европейских государств. СССР не согласился и его можно понять. Во-первых, в Кремле наверняка сознавали, что соперничать в изощрённой политической игре, да ещё не где-нибудь в Монголии, а в Европе, Россия ещё не готова, а, во-вторых, буфер из восточно-европейских государств был тем понятнее, нагляднее и насущнее, что ведь только за первую половину ХХ века милые европейцы, пользуясь отсутствием забора, дважды захаживали к русским в гости и результаты этих визитов известны каждому школьнику.

Кроме того, в Кремле полагали (и небезносновательно), что сегодня американцы думают так, а завтра они начнут думать другое и по-другому, а забор, между тем, всегда остаётся забором, его не только руками потрогать можно, но за ним в случае чего и отсидишься. Поэтому Сталин, придерживая Восточную Европу и демонстрируя нежелание её отдавать, попросил у США денежный заём. Сама по себе эта просьба была демонстрацией миролюбия, так как если вас связывают денежные отношения, то вам как-то не до войны.

Обозначая послевоенные "сферы влияния", СССР также как бы показывал, что он с пониманием относится к желанию американцев удержать за собою Японию, Австралию и далее по списку. "Но и вы должны с пониманием отнестись к нашему желанию насчёт восточноевропейцев." И надо сказать, что если учесть дальнейшую судьбу Польши и Чехословакии, то США к этому отнеслись вполне себе с пониманием. До тех пор, пока речь шла исключительно о Европе, они готовы были в своём понимании зайти даже и дальше.

Они исходили из того, что если даже СССР не захочет участвовать в "европейском проекте" по-американски, то у США в их комфортабельном американском автомобиле есть предусмотрительно вмонтированная воздушная подушка под названием Британия. "Хотите раздела Европы? Да и чёрт с ней и чёрт с разделом." Переводя эту фразу на американский язык мы получаем - "Хотите раздела Европы? Да и Англия с ней и Англия с разделом!"

Американцам так даже и выгоднее получалось.

Проблема географически располагалась не так в самой Европе, как южнее, в "подбрюшье". Чтобы обезопаситься, СССР кроме Восточной Европы нужны были пресловутые "проливы", желательно "присутствие" в Средиземноморье и не менее желательно "присутствие" в Иране и Афганистане. И вот здесь американцы были уже куда менее уступчивы, так как в случае "обострения международной обстановки" они теряли возможность "демонстрации силы" по отношению к СССР.

В 1946 году СССР, послевоенный, сильный и гордый, заявил, что Турция, маленькая и слабая Турция, не может в одиночку нести ответственность за "проливы" и ей следует помочь. СССР предложил Турции заключить договор, по которому безопасность "Босфора" будет обеспечиваться совместно Турцией и СССР, а чтобы турки стали посговорчивее, СССР увеличил военную группировку в Закавказье.

Американцы по дипломатическим каналам поспешно дали знать туркам, чтобы они держались твёрдо, а сами проделали следующий финт: они отправили в Турцию с визитом тот самый линкор "Миссури", на котором подписывался акт капитуляции Японии. К любому визиту нужен какой никакой, но предлог и США такой предлог нашли. В 1944 году в Америке умер турецкий посол Мунир Эртегюн, дипломат и космополит, успевший до того, как попасть в США, послужить Турции на дипломатическом поприще в Швейцарии, Франции и Англии. И вот в апреле 1946-го тело умершего за два года до этого дипломата извлекли из могилы и отправили в Турцию "для торжественного захоронения на родине". Ну, а чтобы с прахом умершего по дороге чего не случилось, гроб отправили линкором. "А что тут такого? Все так делают, тунисские пираты, знаете ли…" И таким вот макаром тело усопшего доставили прямиком в Стамбул.

Все знают, что товарищ Сталин любил пошутить, знал об этом и Гарри Труман, решивший, видать, показать, что и он человек весёлый. А уж оказавшись по такой уважительной причине в Турции линкор "Миссури" развлек заодно почтенную и не очень турецкую публику, походив "проливами" туда обратно.

(Посол Эртегюн славен в истории не так собою, как сыном по имени Ахмет Эртегюн. После смерти отца Ахмет, в отличие от отбывшей в Турцию семьи, остался в США. Покинуть Америку ему было трудно не так потому, что он там учился, как по причине бескорыстной любви к танцовщицам расцветшего в те годы буйным цветом бурлеска. Вот к таким: