Cliche, cliche, cliche…

Люди мыслят штампами. "Клише." Клише же создаются при помощи словесных конструкций, которые потом вербально или визуально доносятся до адресата - до нас. Запечатанный конвертик опускается в щель наших ушей или наших глаз. Если такой проговоренный или записанный словами образ вызывать в нашей голове раз за разом, то выходит что-то вроде процесса штамповки. Первичная новизна образа теряется и получается то, что мы с вами называем банальностью. Что-то настолько очевидное, что не может послужить не то что предметом спора, но не заслуживает даже и повторного взляда. Да и куда прикажете смотреть и что прикажете слушать, если мы какую-то штамповку уже тысячу раз видели и десять тысяч раз слышали.

"Скушно."

Замечу, что к реальности или к тому, что мы понимаем под "правдой", клише, как правило, имеют лишь то отношение, что они эту самую реальность от нас прячут. Прячут правду. Они правду "опошляют."

Одним из таких покрытых ржавчиной скуки штампов является общее мнение о послевоенном времени как о времени "малых дел". Вот только что была небывалая война, "пятьдесят миллионов погибших" ("кто больше, господа и товарищи, кто больше? пятьдесят миллионов - раз, пятьдесят миллионов - два.., пятьдесят пять миллионов!"), а потом началась какая-то неприличная в своей мелочности возня. Был Blitzkrieg и был Drang nach, столь впечатляюще воссозданный Шостаковичем в его 7-ой, "Ленинградской", симфонии, а потом вдруг какая-то независимость Индии и гражданская война в Китае. Были Panzer, а теперь набедренные повязки. Черчилль обернулся каким-то Труманом. Были люди в наше время, а тут всё сплошь бакалейщики. Был д'Артаньян, а вышел каналья Бонасье.

Клише? Клише. "Был Сталин, стал Хрущёв."

А между тем все эти противопоставления всего лишь мячики в руках жонглёра. Мячик в левой, мячик - в правой. Мячик - в воздухе. Два мячика в воздухе. Три. Один и тот же мячик в левой, потом в правой. Один и тот же мячик в левой, левой, левой, потом - в правой, правой, правой. Разные мячики в левой, потом разные в правой. Глаз не уследит. Ловок жонглёр. Ловчее нашего глаза.

Да и то сказать, у нас глаз, а него - шакалы ротационных машин. И телевизор впридачу. У нас ухо, а у него электричество.

Что он захочет, то мы и подумаем.

А между тем что такое штамповка? Ну сами подумайте. Припомните интонацию собственного голоса, когда вы произносите это слово. "Штамповка." Вспомнили? "Вот это - литьё, а вот это - штамповка."

Дешёвка.

Смерть Форрестола "по-русски" - именно такая пропагандистская дешёвка. Причём дешёвка вдвойне, так как она объединяет два разнесённых во времени эпизода, основанных на информации, имевшей источником всего лишь одного человека. Звали его Дрю Пирсон и был он журналистом.

В этом месте нам не обойтись без краткого экскурса не так в прошлое, как в контекст прошлого. Не только прошлым интересующиеся, но и о прошлом пишущие (все, все поголовно!) неизбежно вязнут в деталях, путаются в трёх соснах и за деревьями не видят леса, а лес, хоть он и состоит из деревьев, но он не дерево, он - лес. Тело смертного человека собрано из минимум пятидесяти триллионов клеток, но сам он при этом не клетка, он - человек. Так вот стоит нам только начать копаться в недавней (столетней, скажем) истории мира и, не выходя из её контекста, попытаться устроить что-то вроде плутарховского сравнительного жизнеописания государств США и Россия, то нам никуда не деться от удивительного открытия - мы обнаружим массу параллелей, похожих на взаимозаменямые детали.

И такая деталь, такой аналог журналисту Пирсону имелся и в России. Мы все его знаем, аналог тоже был журналистом и носил он имя Василия Шульгина. Был Шульгин человеком убеждений правых и в пред-, а потом и в -революционной России он стал властителем дум, текущих туда - направо. Писал Шульгин хорошо, убедительно, и убедительность его писаниям придавала искренность, человек писал "с душой" и видно было, что он сам верит в то, о чём пишет. Для человека, избравшего стезю публициста такое качество - несомненный козырь. Дело только в том, что козырь штука такая - в игре он переходит из рук в руки. И искренностью условного "Шульгина" начинает пользоваться уже тот, кто играет в том числе и самим Шульгиным.

Репутация "Шульгина" становится важнее личности, ставящей свою подпись (чернилами, чернилами) под очередной статьёй.

Звёздный час Василия Шульгина - присутствие в пресловутом вагоне у псковского перрона, где императором Николаем II было подписано "отречение". Шульгин был направлен туда в качестве "свидетеля", его глазами "отречение" должно было быть увидено, понято, осмыслено, запомнено и ПРИНЯТО всеми, кто осознавал себя приверженцем не только монархии, но и консерватизма в самом широком смысле. И этой цели добились не в последнюю очередь потому, что репутация бежала впереди Шульгина. "Этот не обманет!" И Шульгин не обманывает до сего дня. Ну сами посудите, как может русский патриот не поверить человеку, написавшему "Что нам в них не нравится"? При этом простодушное русское сознание не понимает, что Шульгин увидел только то, что он увидел. Только то, что ему показали. Он был зрителем, перед которым разыграли некую сценку. А поскольку он был человеком увлекающимся, то импровизированные театральные подмостки он принял за жизнь. И описал увиденное со всей присущей ему искренностью.

"Прочти и передай другому."

Так вот Дрю Пирсон играл примерно ту же роль в послевоенных американских реалиях, только в отличие от Шульгина он окучивал не правый, а левый спектр политически ангажированного потребителя. Он был сверхпопулярным колумнистом, подкупавшим читателей задором, искренностью и так называемым "расследовательским" стилем. Журналистом он был не очень чистоплотным, охотно смешивая факты с вымыслом и слухами, наткнувшись же на "ответку", посуровевший Пирсон пускал в ход последний довод в виде приписываемых оппоненту сексуальных девиаций, когда и в самом деле имевших место, а когда и бывших плодом искреннейших заблуждений самого Пирсона. Понятно, что писания его имели в публике живейший отклик.