Его дочь неравнодушна ко мне. Я честно признался, что люблю Ланскую, что сделал той предложение и жду ответа.

Зашел во флигель за ответом. Там буянил Карп. Пришлось его выставить за дверь. Обстановка не для объяснения.

На дворе стоял оседланный Орлик. Я поручил Алеше подготовить стол к воскресному обеду, а сам помчался на ипподром. От быстрой езды заколотилось сердце. Вернулся домой шагом. На дворе ездовой указал на флигель: «Женщина кричит!» Вхожу. Опять Карп. Взъерошенный. У Тамары порвана блузка. Мне стало еще хуже.

Прошел в парк. Сторож передал мне браунинг, якобы найденный на аллее. Вызвал из гостиницы Оношко, пригласил его на обед. Он сказал: «Коллега, я сейчас проверю два факта и позвоню тебе».

С трудом поднялся на чердак. И только сел за стол — звонок. В трубке голос Оношко. Он не пощадил меня: «Крепись, коллега, Карп вышел из партии, а Тамара Александровна едет со мной в Петроград навсегда!»

Чтобы успокоиться, опять открыл дневник. «В это время перед моим столом возле дивана стала подниматься глазастая икона…»

Запись оборвалась. Калугин, снимая очки, обвел взглядом удивленных слушателей: «Как подниматься?»

Рано утром, как всегда, Калугин вышел на прогулку. Наводнение сократило его обычный путь. Он обошел «остров» кругом и возле дома обратил внимание на мальчика. Тот пытался на бегу поднять с земли бумажного змея.

Николай Николаевич помог ему и неожиданно нашел ответ на загадку: почему «сама» поднялась икона с пола?

Воркун еще не ушел на службу. Они вдвоем быстро проверили калугинскую догадку. Положили фанерную икону на коврик возле дивана. Сложили длинную суровую нитку вдвойне. Петлю накинули на край иконы, двойную нить просунули через фарфоровую трубку для электрического провода, заделанную в стену, а конец нити вывели в чердачное окошечко и бросили клубок в сад.

Николай Николаевич сел за роговский стол. Тем временем Воркун прошел в сад, поднял клубок и осторожно начал тянуть суровую нить.

Действительно, сначала послышался легкий шорох, а следом за ним лежащая фанера стала одним концом подниматься, открывая образ свирепой богоматери.

Калугин мысленно представил удивленное лицо Рогова…

Зазвенел телефонный аппарат. Пронин вернулся из Питера с профессором Оношко.

— Где соберемся? — спросил уполномоченный.

— У нас в коммуне. И сейчас же, голубчик, пока все в сборе!

Повесив трубку, Николай Николаевич взглянул на икону. Она лежала образом кверху, а от суровой нитки и след простыл. Ее вытянул Иван Матвеевич в сад. И тянул за один конец…

Но кто же принес икону?

Калугин послал Добротину за Алексеем Смысловым, но тот сам явился. Не раздеваясь, он вбежал в столовую:

— Николай Николаевич, я вспомнил! — Он перевел дух. — Накануне убийства Рогова мы с Елизаветой Ивановной прибирали библиотеку. Вейц взял продолговатый альбом с жокеем на обложке и сказал жене: «Я отнесу обещанную книгу, постараюсь не задержаться».

— В каком это было часу, голубчик?

— В обед, когда здесь ни души.

— На чердаке альбом не обнаружен. Значит, друзья мои, Вейц прихватил его на тот случай, если нарвется на Леонида или Карпа. Трюк с иконой — типичен для Рыси: все так просто и в то же время не разгадаешь. — Калугин обратился к Алеше: — И когда он вернулся домой, голубчик?

— Без меня, а я помогал хозяйке около часа.

— Значит, друзья мои, завершающий удар подготовил сам Рысь. Ерш написал образ страшной богоматери, а Вейц обратную сторону фанеры расписал под ковер и положил на него. Нить протянул тоже сам. Видимо, и сам же «запустил змея». Это он мог сделать из собственного сада: у соседей общая изгородь. Но кто-то должен быть дать сигнал: «Рогов на чердаке!»

— Здесь перед балконом маячил Солеваров, — вспомнил Воркун.

— Это было дождливое воскресенье, но икона лежала с субботы. Почему, друзья мои, Пальма и не взяла следа.

— А если б Рогов задел ногой фанеру? — спросила Люба.

— Конечно, не тот эффект, голубушка. Однако Леонид отметил в дневнике «травлю». Вторая икона еще больше обозлила бы его. А главное, Рысь добивался своего — чекиста натравливал на церковников, толкал его на административные меры, а тем самым восстанавливал верующих. — Калугин метнул взгляд на окно: — Наши идут!..

По тому, как профессор важно закурил трубку, Калугин понял, что тот не обнаружил пропажу дневника Рогова. Аким Афанасьевич бесстрашно выдержал взгляд Воркуна и бодро кивнул дочке: «Не волнуйся-де за меня — криминалиста и короля логики!»

— Гражданин Оношко, — начал официально Иван Матвеевич, — вы обвиняетесь…

— Что?! — качнулся толстяк. — Я обвиняюсь?!

— Да, батенька, вы обвиняетесь в убийстве без убийства…

— Это еще что за галиматья?! — Он захохотал.

Калугин терпеливо выдержал смех профессора и строго повторил: