Промышленники недавнего прошлого. Профессору важнее древние немецкие фамилии. Все же поблагодарил за услугу. Немец вспомнил о своей секретной миссии:

— Скажите, пожалуйста, смерть Ленина единство партии не затронула?

— Великое горе сближает. Хотя лично я и рукопись отбросил.

— Вы о чем пишете?

— О подвиге новгородских коммунистов. Керенский приказал войскам — тут их было битком — прибыть под Гатчину и вкупе смять Красный Питер. А здешние большевики, где словом, где пулеметом, задержали офицерские батальоны. Прорвалась одна лишь сотня казаков из Шимска. В те решающие дни отличился наш Калугин: проник в Антоново, где стоял ударный батальон, и так припугнул молодчиков — разбежались ночью. — Гном положил справку на стол и тихо добавил: — Я вел дела истпарта: обо всех ответственных знаю.

— Господин Калугин какое образование имеет?

— Сила ума не в дипломе, — уклонился он от прямого ответа и отнес портфель к двум пачкам книг, оставленным у дверей: — Привез на извозчике. Пришлось раскошелиться…

Шарф не любил расставаться с купюрами, но в данном случае не обидел архивариуса. В чем секрет его услужливости? Таких, как он, с приметной внешностью, с плохим зрением и слухом, не берут в агенты. Вероятно, любит деньги…

— Ради бога! — Гном потряс книгой великого писателя. — Не примите меня за господина Голядкина или Смердякова. Я не двойник и не убийца. У меня матушка при смерти. Выпил с горя. Вы поймете меня. Немцы прирожденные философы. Будущее за вами…

— Русский народ есть великий! Гегель высоко ценил…

— Высоко! Да мы-то, русские, не все достойны такой оценки. Вот, к примеру, я.

— А как вы господина Калугина оцениваете?

— Башковит, но простофиля. Мы, русские, слишком доверчивы…

Бывшему дипломату казалось, что Гном в душе смеется над ним, и Шарф сменил тезис беседы:

— Господин Иванов, вы можете на памятнике России статую инкогнито представить?

— А вы, ученый муж, — рассыпал он мелкий смешок, — можете представить микешинский ковчег?

— Пардон! Как понять — «ковчег»?

— История, как потоп, уносит людей в неизвестность, лишь избранные сподобились спасительного ковчега — Тысячелетия.

— Гут, гут!

— Так вот — ковчег! И он же свод русской философии.

— Абсурд! — засмеялся немец от всей души. — Я понимаю, памятник Канту или Гегелю, но Русь никогда философской державой не была. Мир знает русских революционеров, балерин, романистов…

— А Белинский, Герцен, Чернышевский, Плеханов, Ленин?

— Нет, нет! Они есть ученики, последователи Гегеля и Фейербаха. А на памятнике нет ни одного философа!

— Калугин укажет вам и философа и свод философии.

— Абсурд! Невозможно показать то, чего не существует…

— В самой невозможности, говорит Калугин, заложена возможность, ибо отрицание — особая форма утверждения.

«Хмельная диалектика», — замкнулся Шарф и, приглашая Гнома на воскресный диспут, подумал: «Знает ли Гретхен Калугина?»

— Прошу прощения, — засуетился гость, хватаясь за портфель. — Очень спешу к маменьке: она, возможно, единственная любит меня. А насчет Калугина — предупреждаю: диалектику он изучал не только по Гегелю. Не обломайте зубы!

На счету Шарфа не один расколотый «орешек»: ему не привыкать выходить победителем в философских турнирах. Все же у противника неоспоримое преимущество — он, историк, лучше знает памятник России. Следует основательно подготовиться к спору. Миру ученых давно известен русский феномен Михайло Ломоносов: мудрый исследователь. Нет ли его рядом с Петром I?

Они встретились за ужином. Яснопольская торопилась на концерт. Все же охотно ответила интуристу:

— С Калугиным встречалась дважды: он груб и хвастлив — кичится натренированностью своего ума…

— Пардон! — изумился Шарф и уточнил внешность Калугина.

Актриса уверенно обрисовала Калугина и неожиданно чарующе улыбнулась немцу:

— Проучите зазнайку! — Она взглянула на дверь столовой: — Отдохните вечером в Софийском саду. Я выступаю там с талантливым скрипачом…

— Приезжим?

— Нет. Местный. Додик Гершель, сын аптекаря…

Он не успел задать вопрос: Гретхен кокетливо помахала ладошкой и скрылась за дверью. Нет сомнения, она признала в нем друга своего отца.

Радуясь ее приятной перемене, он поднялся к себе в номер. Записки в двери не было, хотя попутчица рекомендовала ему Соловьевскую гостиницу. Осторожничает, не дает о себе знать. Если скрывается от чекистов, то ее поведение объяснимо. Не она ли дочь Вейца? Перекрасить волосы просто…

Доктор философии снял чешские ботинки и, не раздеваясь, прилег на кровать. Сравнивая попутчицу с Гретхен, он остановил внимание на актрисе. Утром ее синева в глазах была холодной, а вечером потеплела: надушилась парижскими духами, столь манящими, столь близкими ему.