— И этого достаточно!

— Извиняюсь, товарищ начальник. — Сеня перевел взгляд на Воркуна: — Иван Матвеевич, ты виделся-разговаривал с Роговым после его поездки. Почему ты шел к обеду с гармонью?

— Ну… ясно… Леонид пригласил…

— А если бы он себя плохо-скверно чувствовал, как думаешь, стал бы звать в гости, да еще с музыкой?

— Музыка для него — лучшее лекарство! — Пронин развел руками. — Товарищи, все до поры до времени…

— Ерунда! — оборвал пронинскую речь младший Рогов. — За два часа до выстрелов мы с ним поспорили — он вспылил и ребром ладони так мне по руке рубанул, что я и кий не смог держать, до сих пор ноет…

— Позвольте заметить, коллеги, — профессор трубкой нацелился на телефонный аппарат с двумя рогульками, — за двадцать минут до выстрелов Леонид Силыч позвонил ко мне в гостиницу курорта и пригласил меня к обеду…

«Вот кто восьмой», — отметил про себя Иван, внимательно слушая.

— Вероятно, я был последним, кто слышал его голос. Он был утомленный, болезненный. Я даже отсоветовал ему. Но он заверил: «За моим воскресным столом всегда песни, гитара, гармонь. Мне нужно развлечься».

— Значит, — подхватил Сеня, осматривая образ богоматери, — она доконала. Но как?!

— Здесь кто-то держал икону, — вставил Пронин.

— И убежал, как только свершилось чудо: стрелявший в богоматерь скоропостижно умер. Тут любой дрогнет, уверяю вас, коллеги…

«Неужели он верующий?» — подумал Воркун и спросил профессора:

— Ну, а почему Пальма не взяла след?

— Ваша ищейка сразу почувствовала, что тут нет никакого преступления…

— И вообще брат обошелся без помощника. — Младший Рогов поставил фанерный лист на ребро, прижал к дивану и поднял руку: — Стоит! Стреляй!

— Наглядность — лучшее доказательство!

Оношко подошел к столу и только сейчас обратил внимание на роговскую запись:

— Что за мистика?! Как это может мертвый хватать живого?

— Хватает, голубчик, да еще как! — серьезно заверил Калугин. — Религия — чудовищный осьминог с десятками сотен щупальцев и присосок. Вспомните детство. Проснулся — молись. За стол — крестись. Поел — поклонись иконе. Вышел на улицу — кругом церкви, часовни, опять с крестным знамением. И куда ни уйди — всюду тебя достанет церковный звон. В школе — снова молитва и закон божий. А сбежишь в лес или на речку — на груди иконка или крест. Да и места связаны с легендами о чудесах и житиях святых. Свернешь к приятелю или к солдатам в казарму — те же иконы, молитвы. А вечером с мамой или бабкой в храм — боже мой! — чем только тебя не напичкают! Золотой иконостас. Сияние свечей. Душевный хор. Ладан. Просвирка. Святая вода. А в пасху — все брошено в атаку: куличи, яички, перезвон, поцелуи. А исповедь и причастие! А крестный ход! А свадьба, крестины! А похороны! Весь день, всю жизнь — с рождения до смерти — ты в религиозных щупальцах и присосках. Иной даже в бога не верит, а вырваться из объятий церкви не может. Смеется над попами, а все же крест носит, пасху справляет и на всевышнего надеется. Так или не так, голубчик? Нуте?

Профессор не мог лупой нащупать карман. Видимо, Калугин попал в точку. Видимо, золотой крестик на груди криминалиста накалился от слов краеведа. Оношко прикрылся дымовой завесой:

— Так-то оно так, коллега, — он пустил кольцо табачного дыма, — но, позвольте спросить, уместно ли для чекиста, большевика такое выражение: «Мертвый хватает живого»?

— Очень даже уместно, батенька! Это выражение — излюбленный афоризм прогрессивных мыслителей. Еще Дидро этим изречением разоблачал смердящий феодализм, Маркс — загнивающий капитализм, а Ленин — трупный яд идеализма. Нуте?

Профессор отвел глаза в сторону. Воркун улыбнулся. Он вспомнил свою первую встречу с Калугиным. Вчерашний разведчик пришел в уком. Спрашивает председателя, а ему показывают тщедушного человека, в простых очках, с длинными волосами и реденькой бородкой, ну — вылитый пономарь. «Наверно, ведает партийным архивом», — подумал Иван и решил прощупать его: «Смотри… за окном… красотища! Белизна-то какая, аж слепит!» Тот усмехнулся: «Учти, голубчик, церковь — белая тьма. И в этой тьме какие только головы не блуждали!»

Голос профессора вернул Ивана к действительности. Толстяк с трубкой вышел на середину комнаты и обратился ко всем присутствующим:

— Уважаемые коллеги, как видите, наметились две противоположные школы расследования…

— Неправда, голубчик! — осадил его Калугин. — Новая школа не отрицает старую, а лишь преодолевает ее ограниченность…

— В чем?

— Ваше ремесло дополняется искусством увидеть невидимое…

— Позвольте, коллега, это нелогично! — Профессор самоуверенно выпучил глаза. — Одно из двух: либо оно видимо, либо оно невидимо. Нельзя увидеть то, чего не видно!

— Ошибаетесь, батенька! Вы видите плоскую Землю, а на деле она круглая. Вы созерцаете устойчивую, неподвижную Землю, а на деле она вращается. Вы наблюдаете, как Солнце огибает Землю, а на деле наоборот — Земля облетает Солнце. Кстати, тот, кто первый увидел невидимое, был объявлен церковью еретиком…

— Простите, коллега, о Копернике я читал. — Оношко криво улыбнулся. — Но позвольте узнать, кто же преодолевает старую школу расследования?

— Чекисты во главе с Феликсом Дзержинским.