Когда отъехали от станции, старик горестно вздохнул:

— Ох-хо, не приведи господи, что делается на свете! Вот хоть бы и твое дело. Вернулся и даже переночевать негде. Ладно, зашел я в буфет…

Лешка промолчал, не зная, куда клонит Афанасий. Подъехали к высоким тесовым воротам. Старик спрыгнул с саней.

— Тпру-у, красавица!.. Вот мы и дома. Милости прошу, Лексей Данилыч! Сейчас нам баба самовар соорудит, закусочку… Эй, баба, открывай! — старик забарабанил кнутовищем в калитку.

— И вот, значит, докатилась эта беда и до нашей деревни. Сначала-то все разговоры были, драли глотки кто во что горазд — и ладно. Мы уж решили: так, мол, все и останется по-старому. И вдруг, понимаешь, приезжает из района какой-то партейный… Покалякал с тем, с другим, а вечером — бах! объявляют собрание бедноты. Понял, как? Не общий сход, а только самых что ни на есть голодранцев… Ты бери свинины-то, закусывай как следует, не стесняйся. Вроде родни ведь мы. Давай-ка еще по одной… С дороги не повредит…

В избе было жарко. Воронков сидел в одной рубахе, тяжело опустив локти на стол, руками стиснул голову. Афанасий уже раскупорил вторую бутылку, но хмель не брал Лешку. Не пьянел и хозяин, только нос его с каждым новым стаканчиком становился краснее.

— Да… Собрание, выходит, тайное. Ну, мы тоже не лыком шиты. Той же ночью все узнали… Что ж бы ты думал! Ведь решила-таки и наша голодрань сорганизоваться в артель! Помнишь Сережку Барского?

— Нет, что-то не припомню.

— Ну, вечный батрак! Такой высокий, худой… Последнее время у Василь Василича в работниках жил.

— А-а…

— Вот. Его, значит, выбрали председателем. Мы только посмеялись. Тоже хозяина нашли! И остальные под-стать собрались. На тридцать записанных дворов набралось пять лошадей, семь или восемь плугов, борон десяток, вот, почитай, и все. Про семена на посев и думать нечего. Разве что опять к твоему отцу идти или еще к кому. А у нас уж уговор крепкий был: ни пылины не давать, пусть разбегаются к анафеме. Да ты закусывай, Лексей Данилыч!..

— Ладно. Рассказывай знай.

— Пошла у них веселая жизнь. Когда ни послушаешь — крик, спор. Мы молчим. Думаем: прооретесь — тише будете. А время не ждет, вот-вот в поле собираться надо. И удумали они штуку. Опять за этим партейным съездили, снова собрание. И тот, видать, им присоветовал. Или, может, сами, додумались, я не знаю. Сидели, почитай, всю ночь, а с утра пораньше пошли по богатым дворам и… — Афанасий отогнул большой палец и подковырнул им снизу. — Все под корешок рушить начали. Это, значит, чтобы чужую силу себе забрать и с ней становиться на ноги. Эх, что тут пошло!.. Сейчас вспомнишь — и то мороз по спине…

Воронков стиснул кулаки, скрипнул зубами. Афанасий посоветовал:

— Ты побереги зубы-то. У волка они — одно оружие, а мы… — он не договорил, боясь, чего доброго, обидеть гостя, — Слушай дальше. Таким манером растрясли семь дворов. И каких!.. Кулацкими назвали… Потом пришел и ваш черед… Данило Наумыч ничего, держался крепко, только с лица помушнел весь… В общем, эх, чего говорить, сам не маленький! И вот кто-то из обкулаченных не стерпел. Этого партейного подкараулили ночью и маленько не совсем прирезали. Говорили, будто ваш Антон это, но доказать ничего не могли. Только после этого позабирали всех. Сначала — в район. Говорят, следствие там было, да ничего не могли добиться. Так всех и выслали. Вот такие дела…

Воронков долго молчал. Внешне он казался спокойным, но внутри все кипело и клокотало. Н-ну, погоди!..

— Наших, не помнишь, кто зорил, Афанасий Терентьич?

— Да ведь гамузом ходили.

— Но ведь был же кто-то за главного?

— Тот же Сережка Барский и верховодил. У вас-то как раз он и опись делал сам.

— Так! — Воронков сверкнул глазами, тяжело опустил кулак на стол. — Ладно!..

Афанасий понял, в чем дело.

— Ты это, парень, брось.

— Чего?

— Я знаю чего, не маленький.

— А коли не маленький — понимать должен, — зло бросил Воронков:

— И понимаю. Тут горячку пороть нельзя.

— Значит, простить?

— Зачем!

— А как же?..

— Все так же. С голыми кулаками, на рожон лезть — дело не хитрое. Хоть и далеко Соловки, а довезут за милую душу.

— Не страшно, только что оттуда.

— Ну, и как, рай там?

— Рай — не рай, а с голоду не дохнут и без штанов не ходят.

— Невелико же, парень, счастье. Пожалуй, не стоит из-за этого рук марать.

— Так что же делать? — выкрикнул Воронков.

Афанасий покосился на окно, бросил взгляд на дверь.

— Что ты орешь? Аника-воин! Подумаешь, велика штука — хоть бы и совсем пристукнуть председателя Сережку! Проще пареной репы… А прок?.. Никакого. Поставят другого — и только. Да и при чем тут он? Не один, а все виноваты, весь колхоз. Стало быть, и ответ нужно со всех миром спрашивать. А как — это подумай. В такое дело не перекрестясь лезть — ни боже мой. Знаешь, мой бы тебе совет…

— Ну?