— Если б Салли еще понимала значение выражения noblesse oblige. Она очень смышленая и проницательная, но недооценивает свои умственные способности. И ее так увлекают все эти внешние проявления благополучия… хотя я уверена, в глубине души она понимает, что эта погоня за внешним — пустое занятие.

— Тогда будем надеяться, что она отойдет от всего этого, как только молодой мистер Бингем отправится в свой престижный колледж Лиги плюща.

— Очень на это надеюсь. Хотя, как вы сами хорошо знаете, по большому счету не в наших силах уберечь детей от опасности или от самих себя.

— Слабое утешение. Оттого мы не чувствуем себя менее виноватыми…

— Верно. Но даже если я буду вам твердить, что проблемы Билли совсем не означают, что вы плохой отец… напротив, судя по вашему рассказу, вы — замечательный родитель, всегда подставляющий ему плечо…

— Да, я все равно буду винить себя до тех пор, пока его не выпустят из той адской бездны. Да и потом не избавлюсь от чувства вины за все те ужасы, что он перенес.

— А вообще, родителей когда-нибудь покидает чувство вины?

— Вы и вправду хотите, чтобы я отвечал на этот вопрос?

— Едва ли. Потому что после того, что случилось с моим сыном Беном…

Тогда-то я и рассказала ему про сына — про то, что он подающий надежды художник, про то, как с ним случился нервный срыв, когда его бросила избалованная богатенькая девица, про то, что он уже принимал участие в одной крупной престижной выставке и…

— Значит, Бен у нас будущий Сай Твомбли. [34]

И снова я с немалым удивлением посмотрела на Ричарда и заметила:

— Вы еще и современных художников знаете.

— В две тысячи девятом году ходил на итоговую выставку его работ в Художественном институте Чикаго. В сущности, специально придумал для себя командировку, чтобы посетить ее. Самое забавное, что мой отец — бывший морпех, человек традиционных взглядов — тоже увлекался искусством. Только он тяготел к таким художникам, как Уинслоу Хомер [35] и Джон Сингер Сарджент, [36] что тоже неплохо, признак хорошего вкуса. Втайне отец всегда мечтал быть художником. В гараже он устроил себе мастерскую. Пробовал себя в жанре марины. У него неплохо получалось. Некоторые из своих работ он раздарил родственникам. Одна бостонская галерея даже выставила на продажу несколько его этюдов с изображением морского побережья. Но их никто не купил. И отец, будучи тем, кем он был, решил, что это знак: он плохой художник. Хотя мама — а она была святая — и его брат Рой убеждали его в обратном. Однажды ночью, в очередной раз напившись — причем дешевым виски, — он пошел в гараж и сжег все свои картины. Взял и сжег. Свалил два десятка полотен на газон, залил их керосином, чиркнул спичкой. Вжих. Мама нашла его сидящим у костра. Он был пьян, все лицо в слезах, грустный, злой на весь мир… но особенно на самого себя. Ибо он понимал, что сжег все свои надежды и возможности, сжег жизнь, которая могла бы у него быть, кроме той, что он создал для себя. И я, четырнадцатилетний мальчишка, наблюдая за всем этим из окна своей спальни, говорил себе, что никогда не стану жить так, как мне не нравится…

— И больше живописью ваш отец не занимался?

Ричард покачал головой.

— Но он выбранил вас за то, что вы посмели напечатать один свой рассказ.

— Жесткий был человек.

— Или он просто позавидовал вам. Отец моего папы был такой же. Он видел, что его сын — блестящий математик. Учителя и школьные методисты настояли, чтобы отец разослал свое резюме во все престижные вузы — от Гарварда до МТИ, — и его всюду приняли, как и вашего Билли. Только папин отец был не такой хороший родитель, как вы. Гениальность сына приводила его в тихую ярость, и он всячески старался помешать развитию его таланта. Настоял, чтобы отец отказался от поступления в МТИ, где ему предлагали полную стипендию, якобы на том основании, что скобяная лавка (их семейный бизнес) захиреет, если папа не будет там работать каждые выходные. И папа подчинился — согласился на Университет штата Мэн, а потом каждые выходные приезжал в Уотервилл и всю субботу пахал в магазине моего деда. Вы можете представить, чтобы заставить одаренного юношу…

— Могу.

— О господи, сказала не подумав. Ради бога, простите.

— Не извиняйтесь. На правду нельзя обижаться. Как есть, так есть. И ничего тут не поделаешь. Видите ли, хоть мой отец тоже вставлял мне палки в колеса — а я далеко не так гениален, как ваш отец…

— Не говорите так.

— Почему? Это правда.

— А как же тот рассказ…

— Рассказ, написанный тридцать лет назад…

— И еще один, опубликованный несколько месяцев назад.

— Вы запомнили?

— Ну, вы же сами мне сказали вчера.

— Это так, пустяк…

— Кстати, этот пустяк я нашла сегодня в Интернете. И прочитала. И знаете что? Очень здорово написано.

— Серьезно?

— Человек смотрит на своего друга детства, которого якобы смыло со скалы на мысе Праутс-Нек… а теперь, как известно герою, тот проходит по делу о мошенничестве в бухгалтерской фирме, совладельцем которой он является. Прямо настоящий Энтони Троллоп.

— Это вы загнули.

— Но вы же наверняка читали «Как мы теперь живем»… ибо тема морального разложения личности и общества…

— Я не Энтони Троллоп. А маленькая портлендская бухгалтерская фирма едва ли тянет на крупную маклерскую контору лондонского Сити.

— Какая разница?

— Троллоп раскрывал тему одержимости человека деньгами. И то, что фоном ему служил Лондон в период расцвета Викторианской эпохи…

— А вы поднимаете те же вопросы — рабское отношение к деньгам и то, как это отражается на нас, — показывая события, происходящие в небольшом городе Новой Англии в период экономического кризиса.

Ричард смотрел на меня ошеломленно, явно не зная, что сказать.