Шрифт:
На Китайской улице их ждал автомобиль. За рулём — китаец Фан. Путь друзей преградил фотограф с треногой на плече.
— Кака Лившиц снимайла, капитана! — Уличный фотограф сноровисто раздвинул треножник и, не успели приятели опомниться, как вспышка озарила улицу.
— Моя ходи кантола. Мала-мала снимки давайла…
— Не нравится мне такой экспромт! — обеспокоился Труфанов, умащиваясь в салоне машины.
Гурген Христианович, закурив папиросу «от Лапото», успокоил друга:
— Дарагой, свой хлеб каждый зарабатывает, как умеет. Так устроен мир! — Наголян положил руку на плечо Фана. Машина тронулась.
Отпустив Ягупкина, японский разведчик отворил дверцу отделения сейфа, вынул тонкую папку, на обложке которой чётко отпечатано:
«П. А. Скопцев. Отряд атамана Б. В. Анненкова. Рядовой казак. Рождения 1893 года. Православный. Русский».
Тачибана неторопливо листал бумаги в досье Скопцева. Вот документ о приводе пьяного казака в полицию. На Гоголевской улице Харбина собственник требовал от Скопцева уплаты «канум пулу» — налога за спаньё на земле под открытым небом в пределах его усадьбы. Капитан Тачибана знал, что бездомные «владельцы солнца» уходили ночевать на китайскую сторону, в Фу-Дзя-Дзянь, а у Скопцева тогда не было, по-видимому, ни фэна и он укладывался до рассвета под забором, где меньше задувал ветер. Хозяин усадьбы обратился в полицию. Возникла потасовка. За Скопцевым числились дебоши в опиокурильне, в харчевне русского купца Фёдора Морозова, выходца с Волги…
Тачибана мысленно посмеивался над суеверием китайцев: они сторонились рыжих людей, как наказанных Богом. А Скопцев — рыжий! Китайцы боялись общаться с жителями, имеющими светлые волосы. Правда, сыны великой Аматэрасу называют европейцев «акачихэ», как неполноценных белолицых человечков.
Он продолжал знакомство с бумагами Скопцева, сшитыми в одной папке. Китайский полицейский дотошно выспрашивал русского казака, надо полагать, выцеливая для себя осведомителя. Потому в досье набран материал, на первый взгляд, имеющий малое касательство к заявлению о «канум пулу».
«С атаманом Анненковым я лично знаком не был. Я слушал его речи и этого было достаточно, — читал протокол допроса Тачибана. — Мы шли за ним без раздумья. Нас оставалось в Джунгарии около пятидесяти из разных мест Забайкалья. Лихие казаки подобрались! Лично я из Сотникова, хотя из купцов, но в драке голыми руками меня не возьмёшь! Да вы же убедились! Были и другие из тех мест, из Забайкалья. Атаман был шибко предан царю-батюшке, царство ему небесное. Я подчинялся приказам атамана. Расправа над своими?.. А что я мог? Отказаться? У чёрных гусар шашки востры! У начальника контрразведки поручика Левандовского руки длинные. Ну, если бы, допустим, я даже решил не подчиняться, меня всё равно никто не поддержал бы. Лежал бы теперь в земле под Кара-Булаком или ещё где».
Выдержка из свидетельских показаний сотника Никиты Поликарповича Ягупкина. Тачибана с особой заинтересованностью вчитывался в них. Ему хотелось проверить свои впечатления о сотнике ещё раз.
«…Да, я знал его, как свои пять пальцев, видел в боевом деле не один раз. Может подтвердить урядник Аркатов. Они прибились к нам, семёновцам, дай Бог память, под Читой. До того воевали в Семиречье. С кем воевали? С краснопузыми, с кем более? Детишек рубили? Девочек насиловали?.. Наговор, господин инспектор! Чистая выдумка! Отважные казаки оба. И у атамана Григория Михайловича Семёнова твёрдую руку показали. Сжигали сёла? Брехня! Шла война, а на войне без потерь не бывает. Конечная мудрость была тогда — выжить в заварушке! Так что, господин инспектор, моё слово в защиту Скопцева. Во имя её, матушки России нашей, несли мы свой крест, видит Бог!»
Из собственноручно подписанных свидетельств урядника И. Д. Аркатова:
«… Я знаю цену шашки, а на ножны мне наплевать! Скопцев — отчаянный рубака, это уж точно! Не заплатил сквалыге? Землепользователю-скупердяю?.. Так то же мелочь, господин инспектор. Эй, переводчик, ты точно толмачь! Смотри у меня! Почему защищаю Скопцева? Козе понятно, господин хороший. Сейчасная жизнь его — страх Божий! Платоша пригодится, вот вам крест! Мы выполняли приказы. Почему незаконные? Не мне судить: законные или незаконные. Наша служба: «Слушаюсь!» — и руку под козырёк! Почему добровольно? Почему палачи?.. Вы, часом, не красный большевик, господин полицейский чин? Ну-ну, легче, пока моя рука не ворохнулась! Это не переводи, чернильная душа! Судьба казака — воевать. Казак он и есть казак! По своему желанию присягали царю, вере, Отечеству, как отцы наши, как деды. Такая планида! Да и вам мы под рукой, если что. Рубить лозу ещё не разучились!».
— Дикари! — Тачибана вложил папку в отсек сейфа, запер его на два ключа. Пали казаки до уровня «поклонников солнца», как называют их китайцы, бездомников этих. Он, капитан армии микадо, терпеть не мог людишек в лампасах: чубатые казаки сорок лет назад рассекли голову отцу его под Мукденом!.. Изменив однажды, они изменят и дважды. Он не раз видел в Харбине, как утрами люди в потёртых мундирах и кителях, в сюртучках с неизменными «Георгиями» и «аннами» на груди осаждали биржу труда в поисках заработка. И не жалел их!
Корэхито Тачибана считал себя с рождения солдатом. Самые первые иероглифы, прочитанные им в школьном учебнике: «Слава Будде, что я японец!». С первых шагов в казарме: «Забудь, что сердце стучит, зачем солдату сердце?». Он неизменно держал в уме строчки:
Выйди на море — трупы в волнах. В горы пойдёшь — трупы в кустах. Все умрём за императора! Без оглядки примем смерть…Корэхито был верным последователем пропагандистской идеи «Ипцу» — восемь углов под одной крышей. Восемь углов света под крышей Ниппон. Тогда будет мир и земной рай. И владыками в нём будут самураи.