— Тьфу, зараза! — Скопцев вздрогнул от тычка Занды в его колени.

Ветер из долины хлопал неплотно закрытыми воротцами в огород. Платон Артамонович набросил проволочную петлю на стояк, потрогал решётку дверец — надёжно. Похрюкивала свинья в хлевке.

Варвара Акимовна приняла от него лёгкий плащ и картуз. Унесла за деревянную перегородку.

— Приветили, небось, как желанного героя? — Она приглаживала седоватые волосы под белым с чёрными горошинами платочком.

— Держи карман шире! — Платон Артамонович стянул тесные ботинки и с наслаждением топтался на жёлтых циновках.

— А долго чё?

— Народищу — не протолкаться! — Он повесил на спинку венского стула свой новый пиджак. — Потом обдало, пока всех и вся обошёл.

— Душ заправлен, Платошка!

В сенях пахло укропом и чесноком. Скопцев укрылся в закутке — зашуршали струи тёплой воды.

Варвара Акимовна обрабатывала огород. Капуста и картошка, огурцы и томаты хорошо родились. Зелень почти круглый год на столе. Зимами вышивала, вязала, плела дорожки и половички из старых тряпок. После гибели Егора Усова она запустила лавчонку, а затем продала её. Присоседился казак Скопцев. Сильные руки, могучие плечи, умение крестьянствовать, приторговывать — чем не пара?.. Он возил удобрения на огород в тележке, окапывал кусты картошки, чинил забор и постройки. Закатав рукава, белил кухню или колол дрова, щепал лучину для самовара, ворчал по-домашнему: «Подай кухонный нож! У-у-у, неповоротливая! И за что я тебя жалею?». Варваре Акимовне в такие дни казалось: «Есть семья. Есть мужчина в доме!». Он обнимал её волосатыми с рыжинками руками и она готова была простить ему пьянки, дебоши в фанзе Смирнова, долгие отлучки по не известным ей делам. Теплила надежду: бросит пить, наступит день, когда устроится на приличную службу, заживут по-семейному, как другие русские в посёлке Модягоу…

Платон Артамонович вышел из закутка в халате, с мокрыми волосами. От него пахло мылом. Потянулся, помял пальцами рудую от загара шею, помассировал калеченную ногу. Повёл горбатым носом.

— Горит что-то!

— Ой, пироги! — Варвара Акимовна кинулась к печке.

— Смотреть надо! — Платон Артамонович разглядывал себя в настенное зеркало, тёр морщины на лбу.

Варвара Акимовна поставила на стол пирог.

— У нас опять праздник, Варь? — Скопцев косился на пирог, расчёсывая свои огненные волосы перед зеркалом.

— Сегодня, Платон, двадцать четыре года со дня гибели моей горемычной хозяйки Ольги Гавриловны.

— Помянем! — Скопцев засуетился возле настенного шкафика.

— Утресь сбегала в Алексеевский храм, свечку поставила. — Варвара Акимовна опустилась на колени под образами, зашептала молитву, кланяясь до полу. Перед ликом Божьей матери светилась лампадка. Перекрестился и Платон Артамонович.

Самовар пофыркивал на столе. Скопцев разлил по лафитничкам водку.

— Пусть ей земля будет пухом!

Платон Артамонович вперил взор в окно: за палисадником будто вновь показался комиссар в серой шинели.

— Чего ты, Платошка?

— Ровно знакомый прошёл.

Варвара Акимовна распахнула окно, высунулась до пояса.

— Примерещилось тебе! — От вина у неё блестели светлые доверчивые глаза. — Пугливый стал, чтой-то…

— За правду на нож иду! — загадочно отозвался Платон Артамонович. — Вон уж осень натягивает…

— Разве тут осень?.. Пылища. Ветрища. Жёлтое облако нечисти несёт с захода солнца…

— Степя там, пустыня голая из песков. — Скопцев отхлёбывал с чмоканьем чай, супился, вспоминая разговор с Ягупкиным. — Когда начнётся настоящая жизнь?.. Даве сотник намекал, дескать, продался большевикам…

— У начальства тутошнего так заведено. У кого совесть осталась — пиши в большевики! Ты там поаккуратнее держись, Платошка! Неровен час, охмурят и обдерут, как липку. Меньше рот открывай. А, может, тебя приметили в лавке Чурина?.. Газетки советские или ещё чё…

— Ты чё, Варьча? Я сам смотрю за тем, кто почитывает советские газетки. — Он налил водки, поднял свой лафитник. — За упокой души убиенной Ольги!

— А у нас собирают антоновку. — Варвара Акимовна тяжело вздохнула, вытерла платочком глаза.

Скопцев смачно жевал кусок сала.

— Кружит люд по белу свету, а для чего? Кто ответит? Китайцы считают нас несчастными. По их поверью, человек, ушедший с земли, где покоятся его предки, бездолен. А те, которые ушли со своей родной земли и покинули своих земляков, те вдвойне страдальцы.

— Ты к чему б это, Варьча? — навострился Скопцев.

— Томно на сердце, Платоша. Деревню свою вспомнила.

Молчали. Во дворе хрюкала свинья. Переговаривались куры, вспархивая на седала.

— Что насчёт денег? — нарушила молчание хозяйка. — Можно выписывать чек в банк и прикупить земли? Или нести последнее кольцо в заложный магазин?

Скопцев ожидал такого оборота. Налил водки. Выпил. Похукал. Закусывая, частил:

— Того-этого… Знаешь, по пятнадцать гоби за день сунули… Наградных сто иен. Разругался вдрызг!

— Это ж каторга! — Варвара Акимовна подобрала со стола крошку пирога, отправила в рот. — А пособие?