Шрифт:
В давние времена покинул он землю и с тех нор не ведал превратностей судьбы: падений и взлетов, умирания и расцвета, бедности и богатства, позора и славы. Вздохнув трижды, заговорил он печальным голосом:
— Родился я в горах Циньтянь, теперь же обитаю в белоснежных облаках. При лунном свете тоскую я в одиночестве; найдя Цветок Сливы, грациозно танцую. Отшельника, поселившегося в горах, известил я о приходе гостя [92] , у крепостных ворот Ляодуна вздыхал о судьбах мира [93] . Друг святых, я не стану отвечать на клевету этой подлой Мыши. Гнусная тварь покрыла меня позором… Лучше буду молчать.
92
Отшельника, поселившегося в горах, известил я о приходе гостя. — По преданию, китайский отшельник Линь Бу (420–479 гг.), катаясь на лодке, заметил летящего журавля. Решив, что к нему едет гость (а гость действительно ехал), отшельник поспешил домой.
93
…у крепостных ворот Ляодуна вздыхал (я) о судьбах мира. — По преданию, на столб у ворот главного города китайской провинции Ляодун уселись журавли и произнесли стихи о величии минувших дней.
Допросив Луаня и Журавля, Дух-хранитель поселил их в саду подле кладовой, повелел Воинам строго охранять пленников и призвал к себе Мышь.
— Луань и Журавль — священные птицы, не могли они быть сообщниками столь ничтожной земной твари, как ты. Довольно лгать! Признавайся во всем!
И тогда обвинила Мышь в подстрекательстве Феникса и Павлина.
Разгневался Дух, услышав, что Мышь называет этих священных птиц соучастниками своего преступления, и изрек громовым голосом:
— Я поверил твоим лживым речам, заключил в темницу множество птиц — даже Луаня и Журавля, и от этого пострадала моя добрая слава мудрого судьи. Теперь ты посмела оговорить священного Феникса, чье имя прославлено в веках! Обвинила в тяжком преступлении Павлина — красивейшую птицу на земле! Бесстыжая ты тварь!..
Ударил Дух кулаком по столу, где громоздились листы с записями допросов, и стал изливать на лгунью потоки брани.
А старая Мышь смиренно пала ниц, закрыла голову лапами и повела почтительную, однако преисполненную достоинства речь.
— Осмелюсь признаться, я уже почитала себя обреченной и потому солгала вашей милости, чем заслужила укоризну и брань. Говорят, нет птицы, мудрее Феникса. Но если он действительно мудр, то почему же равнодушен к тому, что алчные хищники — Ястреб, Сокол, Сова и Коршун — пожирают слабых тварей: Фазана, Петуха, Зайца и Сайгу? На клювах стервятников не просыхает свежая кровь, в лесах и горных долинах не перестают раздаваться жалобные вопли тех, у кого хищники отнимают жизнь! Но Феникс — а ведь он почитается старшим над всеми двумястами шестьюдесятью видами птиц — прикидывается, будто ничего не знает об этих убийствах! Лицо Феникса увидеть труднее, нежели лицо императора, восседающего в своем неприступном дворце! Кто знает, как выглядит Феникс? Может быть, у него голова Рыбы и лицо Дьявола? А может быть, тело Змеи и голова Вола? Говорят, Феникс-самец и его подруга-самка не встречаются ни днем, ни ночью, а лишь издали перекликаются друг с другом. Ни о ком, кроме себя, эти птицы не думают! Сама я, правда, Феникса не встречала, но не так давно передал он мне через пролетавшего мимо Гуся письмо [94] , в котором писал: «Мы с супругой наелись плодов бамбука, и у нас заболели животы. Припаси нам под дриандрой, что растет подле кладовой, хотя бы сом белояшмового риса — мы тайком прилетим к тебе подлечиться». Феникс так умолял меня, что я, желая заручиться его расположением, согласилась похитить зерно. Воины схватили меня еще до того, как я успела унести рис. Я полагаю, вашей милости ясно теперь, что представляет собою Феникс. Единственное его достоинство — громкое имя. Впрочем, недаром иероглиф «Феникс» состоит из знаков «Заурядный» и «Птица»! Ведь в древности его вовсе не почитали священным, а видели в нем ничем не примечательное, заурядное создание.
94
…передал он мне через пролетавшего мимо Гуся письмо. — По поверьям, дикий гусь приносит письма, весточки.
Позвольте еще сказать: Павлин — птица яркая, оперенье у него разноцветное. Но красив он только с виду, по сути же это обыкновенный Петух! Вид у Павлина благородный, а душа грубая, — значит, он обманщик! Повстречает он нарядных женщин или детей и от зависти готов заклевать их. Любит он одного себя, а больше никого. Вот каковы его «добродетели»! Однажды, находясь в кладовой, подсмотрела я в щелку: распустил Павлин свой пятицветный хвост — и танцует, и красуется. Потрясла я тогда своим неказистым хвостом и стала перед Павлином сытой жизнью бахвалиться. Подумал Павлин, что хвост у меня «счастливый», и предложил поменяться с ним хвостами, — я же, смеясь, отказалась. И вот почему: хоть у Павлина хвост и хорош, но пользы от него никакой — один вред, уж очень он в глаза Человеку бросается. Поймает меня Человек, и разом кончится моя сытая жизнь в кладовой, лопнет, как мыльный пузырь. Хвост Павлина ему на погибель дан, мой же простенький хвосточек — мне на счастье! Когда Павлин предложил поменяться хвостами, я возгордилась и подумала: «А ведь я счастливее его!» Вот Павлин в отместку и принудил меня совершить преступление!
Призадумался Дух, сбитый с толку хитроумными речами: «Право же, и среди Людей бывают такие! Вот, скажем, даосы: скрываются они в лесах и горах, народу и стране от них пользы никакой! А ведь у них и добрая слава, и положение! Разве они не под стать Фениксу? К тому же, ходят они в одеждах и шляпах, какие носят ученые мужи, — выглядят так благородно! А на деле? Ночью лазают через ограду ко вдовам, преклоняют колени у порога власть имущих, выучившись грамоте, пишут высокопарные слова, а сами ни талантов, ни воображения не имеют, завидуют простым Людям и вредят им любыми способами. Разве не похожи они на Павлина?»
Подумал так Дух и повелел Святому Воинству с помощью талисмана вызвать в суд Феникса и шелковой сетью изловить Павлина.
Повадки у Феникса журавлиные, держится он, как Луань. Надменным голосом заговорил он:
— Я одна из четырех священных птиц, родом из Красных Пещер. Походка моя — совершенство, голос — музыка. Слушал я песни Шуня и танцевал у него во дворце [95] ; сидел я на ветках дриандры, когда правитель Чжоу играл на цитре [96] . Питаюсь я побегами бамбука, вью гнездо на ветвях деревьев, а зерна не ем, как бы ни был голоден. Мог ли я быть сообщником этой грязной Мыши? Жить в бедности плохо, но лучше умру, нежели воровать стану!
95
Слушал я песни Шуня и танцевал у него во дворце. — Существует предание: однажды, когда император Шунь играл на цитре, прилетели фениксы и стали танцевать.
96
…сидел я на ветках дриандры, когда правитель Чжоу играл на цитре. — По преданию, во дворец Чэн-вана (1115–1078 гг. до н. э.) слетались фениксы и танцевали под аккомпанемент цитры, на которой играл Чэн-ван.
Затем, распустив веером яркий хвост, то и дело косясь на свою тень, повел речь горделивый Павлин:
— Я уроженец Южного Китая, меня считают красивейшей птицей. Имя мое напоминает людям о мудреце [97] , прозвище я себе избрал Голубая Птица. Охотно засматриваюсь я на свою тень и кичусь своей красотой; перья мои нежны, как Большой Снег; когда раскрою клюв — во рту расцветают жемчужные цветы. Обитая в садах Небожителей, сторонюсь я дел мирских. Разве похожи между собой небесное облако и прах земной, или яшма и простой камень одно и то же?
97
Имя мое напоминает людям о Мудреце. — Первый слог слова «павлин» обозначается тем же иероглифом, что и фамилия Конфуция.