Сладко спалось на ложе из немятого льна под августовскими звездами: из лесу плач козодоя доносился, сверчки грустили в пыльном, выжженном бурьяне, болотное марево, пропахшее коробочками дурмана, блаженным холодком оседало в груди. После кружки парного молока и краюхи с гречишным медом такое довольство разливалось по телу, что пальцем пошевелить не хотелось. Век бы лежать на этом холме, посреди раздольного мокрого луга, над которым только звездная пыль в несказанной высоте. Пусть ничто не меняется на заколдованной земле. Не надо пыльного дня с его тревогами и суматохой, зябкого утра с его запоздалой трезвостью тоже не надо. Сонный яд разнотравья медом склеивает глаза.

Но правду говорят, что в последнюю четверть луны вели-мертвец шатается по темным дубравам. Не оттого ли не спится людям, что до Лестенского леса рукой подать? Минутное забытье, захватывающий дыхание провал в бездонную прорубь и сразу пугающее пробуждение, когда сердце колотится и нельзя сразу понять, где ты и что с тобой. Не иначе вели за ногу дернул, уволочь хотел. Только зачем ему такая добыча? Даже для одинокого волка не находка бездомный бродяга, пропахший потом, сосновым лапником и дымом лесных ночевок. Ворон ворону глаз не выклюет. Тому, кто, подобно вели, не спит по ночам и, как волк, уходит от облавы в самую чащу, никто не страшен. Напротив, лесной брат радуется встрече с диким зверем. Там, где олень оставил помет и волчья шерсть приклеилась к смоляному стволу, он в безопасности. Ни казак, который без коня никуда, ни жандарм, что ночью куста боится, не сунутся в такое место. Это на хуторе приходится прислушиваться к каждому шороху, на шумных улицах городов ловить на себе подозрительный взгляд.

— Скоро вставать? — первым не выдержал Люцифер и заворчал, сворачиваясь в клубок. — Не успеешь глаза закрыть, как тебя уже тормошить начинают.

— Никто тебя не трогает, — сонно пробормотал Учитель. — Спи.

Но уснуть уже никто не мог. Да и сна-то осталось всего ничего. Разве что так — поваляться немного в тепле и неге.

— Знаешь, во сколько оценивает нашего брата новый губернатор? — спросил Матрос.

— Ну? — Учитель зевнул и сел, ощущая под руками льняные нежные волокна.

— Ровно в семь копеек. Цена ружейного патрона.

— Что-то больно дешево. — Люцифер тоже поднялся и, пошатываясь, одурело мотнул головой. — Раньше за убийство революционера солдата повышали в чин унтер-офицера, а унтера — в фельдфебели.

— Лычки недорого стоят, — вскочил Бобыль. — Но доносчику по-прежнему платят по две сотни за голову. Так что помните.

— Мы не забудем, — пообещал Учитель. — Ладно, ребята, хватит дрыхнуть. Встаем! Сбегай к колодцу, Люцифер.

— Сейчас около двадцати трех часов, — Матрос посмотрел на звезды. — Мы успеем?

— Будь спокоен. — Учитель сделал несколько энергичных приседаний. — Раньше полуночи они не разойдутся. Выводи коняг, Бобыль.

Нудно заскрипел журавль. За покосившимся сараем испуганно всхрапнула и забила копытами лошадь.

Холодная вода смыла остатки сна. Лесные братья расправили измятую одежду, подтянули пояса. Учитель набросил на плечи форменную пелерину, надел чиновничью фуражку с кокардой. Матрос обрядился в долгополую шинель урядника и нахлобучил мерлушковую шапку с добельским гербом. На этом маскарад закончился. Бобыль сбросил в траву жердь, чтобы вывести на дорогу пароконную бричку. Он и Люцифер остались в своем прежнем виде. Первый в старомодной тройке с чужого плеча походил на спившегося интеллигента, второй — на деревенского батрака, кем, собственно, и был.

— Ну, залетные! — подражая подгулявшему русскому купчику, гикнул Учитель и подхлестнул гнедых вожжами. — Это вам братцы, не пешком! Жаль, что придется бросить такую шикарную бричку.

— Что, если спрятать в лесу или в Волчьем овраге? — предложил Люцифер. — На ней ведь и уходить куда как легче.

— А коней куда денешь? — возразил Бобыль. — Их ведь кормить-поить надо.

— Коней, верно, одних не оставишь, — вздохнул Матрос. — Хорошие кони.

— Кого при них поймают, шомполами запорют. — Бобыль встал на полном ходу, всматриваясь в угольную черноту затененной сомкнувшимися ветвями дороги. — А то, чего доброго, и повесят.

— Сделаем так, — рассудил Матрос, — гнедых распряжем и пусть себе отправляются на все четыре стороны, а бричку затопим в Берзе. Ляжет она, красавица, на дно, как наш доблестный флот. Справедливо?

— Не очень, — зевнул Люцифер. — Коней поймают и вернут исправнику. А вообще делайте как хотите, а я вздремну немножко. Ехать еще долго.

— Куда ты велел прийти Весельчаку? — Учитель взглянул на Бобыля. — Прямо к Валдавскому?

— Зачем? Что делать деревенскому вахлаку возле господского ресторана? Он к старосте подойдет.

— Неизвестно, когда мы туда доберемся.

За поворотом мелькнули огни, кучками тлеющих угольков разбросанные по Митавской равнине. Они дрожали, покалывали удлиненными иглами скрещенных лучей. Повеяло навозом и дымом.

В город въехали без приключений. Сонный будочник лишь выглянул в оконце. Чиновничья фуражка и шапка урядника внушили ему полное доверие. Высекая искры, подковы зацокали по горбатым и выпуклым мостовым. Касторный свет редких покосившихся фонарей призрачными пятнами лежал на неровной булыжной кладке. Влажно шелестела листва за высокими заборами. Заглушая тарахтение брички, пели вездесущие сверчки.