На другой день вечером я пошел в харбинское коммерческое собрание. Когда я раздевался в передней, ко мне подошел Гиллер и предупредил меня, чтобы я, во избежание скандала, не проходил в собрание, что там находится капитан Каппель, который очень расстроен и возбужден вчерашним инцидентом в интендантстве и что дело не обойдется без скандала, если я появлюсь в его присутствии. Я поблагодарил за предупреждение и, сняв пальто, прошел прямо в столовую, где за одним из столиков сидел капитан Каппель, беседуя со своими знакомыми. Взяв стул, я уселся против Каппеля и сказал ему:

— Владимир Федорович, вы зачем-то хотели меня видеть — так я к вашим услугам.

Каппель, побледнев, не ответил мне ни слова. Тогда я заметил:

— Говорить нам с вами здесь, я думаю, не место. Лучше поговорим завтра у начальника тыла, генерала Надарова.

С этими словами я встал и вышел из столовой.

На другой день утром, когда я только что поднялся с постели, ко мне на квартиру явился капитан Каппель и начал слезно упрашивать меня не губить его и его семью, не жаловаться на него Надарову.

— Ведь я служу в интендантстве двадцать пять лет, — говорил он, — вы пожалуетесь, и вся моя служба пропадет, выгонят меня без пенсии, и я тогда — погибший человек…

Русско-японская война закончилась. Эвакуировалась действующая армия. Харбинское интендантство уехало в Иркутск. Видимо, высшие власти в Петербурге были осведомлены об интендантских панамах, которые творились в тылу армии, и, по высочайшему повелению, была, назначена сенаторская ревизия для обследования деятельности интендантства в военное время, в Сибири и Маньчжурии. В Харбин был назначен сенатор Кузьминский. Этот сенатор, будучи в Харбине, допрашивал, в числе других лиц, и меня. Он обратился ко мне с вопросом: известно ли мне, что в интендантстве брали взятки, и кто брал таковые?

На эти вопросы я категорически заявил сенатору, что взятки в интендантстве брали все, от малого до великого: без этого никакие сделки не совершались.

— Вы можете подписать это показание? — спросил Кузьминский.

— Отчего же нет? С удовольствием! — ответил я.

— А начальник тыла Надаров брал взятки или нет? — последовал новый вопрос сенатора.

На это я ответил:

— Из главной администрации интендантства я знаю только двух лиц, безупречных в этом отношении: это генерал Надаров и заведующий передвижением войск полковник Захаров; других я не знаю.

— А вы лично давали кому-нибудь взятку?

— Давал, но не в харбинском интендантстве. С моего разрешения однажды мой артельщик в Верхнеудинске дал взятку смотрителю складов…

Я назвал сумму взятки (несколько сот рублей) и рассказал, при каких обстоятельствах эта взятка была дана.

Наше «Русское мукомольное товарищество» поставляло в армию гречневую крупу, и после эвакуации армии осталось у нас в Верхнеудинске 60 вагонов несданной крупы. Мы решили отправить эту крупу в Иркутск. Отправка состоялась в конце февраля. В это время получился правительственный указ об обложении с 1 марта всякого зерна и круп, следующих из Забайкалья в Иркутск, пошлиной в 30 копеек с пуда.

Крупа наша пришла в Иркутск 24 февраля. По заведенному железнодорожному порядку на станции Иркутск были поставлены на всех дубликатах соответственные штемпеля о прибытии крупы, и тотчас же заявлено в иркутскую таможню. Последняя уклонилась в февральские дни принять нашу крупу к освидетельствованию под предлогом, что она завалена очередными грузами.

Как раз в это время я проезжал из Харбина в Петербург, и мой артельщик доложил мне в Иркутске, что таможня отказывается в настоящий момент принять крупу к досмотру. Я сделал распоряжение держать крупу в вагонах, пока таможня, освободившись, не примет ее. За простой вагонов я должен был платить 100 рублей в сутки, но я не думал, что этот простой будет продолжительным. Нисколько не сомневался я и в том, что даже по вновь изданному указу моя крупа ни в каком случае не будет подлежать обложению пошлиной, раз она прибыла в Иркутск ранее марта месяца. С этой уверенностью я и уехал спокойно в столицу.

Прибыв в Петербург, я получил от моего артельщика в Иркутске телеграмму, в которой он извещал меня, что таможня требует уплаты пошлины на крупу. Я немедленно отправился на прием к премьер-министру Коковцеву и объяснил ему все обстоятельства дела. Он ответил, что и сам получил из Иркутска несколько телеграмм по этому делу, но, будучи очень занят, не успел еще назначить специальную комиссию для рассмотрения этого вопроса; он надеется, что недоразумение скоро выяснится. Коковцев предложил мне повидать директора департамента неокладных сборов и объяснить ему сущность моего дела.

Решив принять это предложение, я предварительно побывал у директора Русско-Азиатского банка, Алексея Ивановича Путилова, и спросил его, не знаком ли он с директором департамента неокладных сборов Министерства финансов. Путилов ответил, что хорошо знаком с ним, и дал мне для него свою визитную карточку, в которой написал, что просит оказать мне всякое возможное «законное содействие».

С этой рекомендательной запиской Путилова я и явился к директору департамента. Меня встретил представительный чиновник, с большой седой бородой, лет шестидесяти на вид. Выслушав меня весьма любезно, он откровенно сказал мне: