Став сам императором, не раз теперь возносимым машиной под потолок, где на специальной площадке его быстро переодевали в более роскошное платье и потом снова опускали к одуревшим от увиденного гостям, Македонянин не выкинул из своей крепкой головы (из-за неё и получил прозвище Кефал) мысль узнать, как работает эта машина.

Новый василевс её, стоявшую под полом, самолично обследовал, но кроме маховиков и барабанов, наполненных водой, ничего не обнаружил. А так как в жизни у него в руках перебывало всего три инструмента — кнут, чтобы погонять гусей, уздечка для лошадей и тяжёлый молот для наковальни, то, несмотря на свой сметливый природный ум, не понял, как всё-таки работает эта машина. Приказал доставить мастеров, но вскоре ему доложили, что их на свете нет, так как сия машина была сделана давно; да проживи они по иудейскому пожеланию до ста двадцати лет, ничегошеньки бы и не сказали, потому что каждому мастеру отрезали язык и руку...

Василий Первый при этом сообщении улыбнулся и про себя, но беззлобно отметил: «Вот зверские обычаи... Мне ещё как императору предстоит их освоить...» Видимо, в этот момент он подзабыл, каким образом сам сел на трон, поднимаемый сим неразгаданным механизмом.

Игнатия, бывшего в заточении, Македонянин вернул, а Фотия от патриаршества отстранил. Кастрат хотел упечь своего врага дальше тех мест, где находился сам, но Василий Первый воспротивился:

— Убийство Михаила нам сошло с рук... Далее судьбу испытывать не станем... Чернь возбудима, и достаточно будет одной искры, чтобы она воспламенилась. Чернь любит страдалицу Феодору, а Фотий — её племянник, хотя и держал он сторону императора.

— Царствие ему небесное! — потупив взор, смиренно произнёс Игнатий.

— Да, да, отче... Так вот, хотя он и держал сторону покойного василевса, он был недоволен его выходками, стараясь умерить их. И Феодора об этом знает и потому питает к племяннику уважение. Оставим пока Фотия в покое, но ты, отче, готовь новый Собор, на котором мы Фотия и осудим...

— И предадим анафеме! — в гневе визгливо возопил тонким голоском патриарх Игнатий и стукнул по мраморному полу патриаршим посохом.

Не только простое любопытство двигало Македонянином в попытке разобраться в устройстве машины в Магнаврском дворце, возносившей к потолку василевса и делавшей его, по мнению Василия, фигурой не столь возвышенной, сколь комической (а тут ещё это шутовское переодевание в одежды павлина). Как отмечали историки, у нового императора поначалу появилась задумка свести до минимума придворные церемонии. Но теперь уже патриарх Игнатий убедил Василия, что враги истолкуют его начинание не как доброе проявление некой свободы, а как злостное нарушение устоявшихся традиций...

И всё осталось по-прежнему.

Так же проходили парадные шествия императора по главной улице Константинополя Месе. Так же новый василевс должен был останавливаться со своей пышной свитой возле ворот Халки, возле церкви Иоанна Богослова и молиться; далее следовали остановки возле портика дворца Лавзнака, на антифоруме, а потом и на самом форуме Константина. Всюду император выслушивал акламации и актологи (славословия) от димолов (так называемых представителей народа); величания сопровождались танцами мимов и атлетов, музыкой и кривляньями шутов и потешников.

Затем триумфальное шествие выливалось на форум Тавра с высоченной колонной императора Феодосия. Как и предшественники, Василий, тоже заботясь о развлечении толпы, велел сбрасывать с этой колонны приговорённых к смерти. Потом Македонянина принимали около церкви Девы Дьяконессы, где он с патриархом Игнатием совершал трапезу.

Шествие продолжалось вниз по Месе до форума Быка: здесь живьём сжигали провинившихся пленников и особо важных государственных преступников.

Македонянин сходил с коня и садился в золотую переносную кафизму, по бокам которой тут же вставали в два ряда препозиты, позади выстраивались спафарии с секирами и мечами, готовые изрубить каждого, кто отважится угрожать священной особе императора.

Торжественно провозглашались соответствующие приветствия: «Да помилует тебя Бог, император!» — пятьдесят раз; «Империя с тобой, василевс!» — сорок раз, а всего двести тридцать пять здравиц, пока разогревался докрасна медный бык...

Вначале Василий Первый тяготился всем этим, а потом настолько привык, что уже не мог обходиться без торжественного шествия по Месе, без пышных церемоний во дворце и на ипподроме, как не может обходиться курильщик без кальяна или пьющий без вина. И слышать слова «Империя с тобой, василевс!» стало для Македонянина теперь насущной потребностью... Константинополь он полюбил так же, как когда-то любил свою родную македонскую деревню. Ему очень нравилось слушать историю его возникновения, ибо он, Василий, тоже часть сей истории и тут уж ничего не поделаешь.

В 658 году до Рождества Христова молодой грек из Мегар по имени Визант находился в Дельфах, и оракул сказал ему:

— Заложишь город напротив людей слепых!

Уж так тогда жили люди: каждый чувствовал в себе определённое божеское предназначение, ибо не находилось человека неверующего...

И отправился грек Визант в края дальние, чтобы заложить город.

И увидел он выступ земли, словно уставший пёс высунул язык; увидел и пролив к северному морю, а на противоположном берегу — финикийский город Халкедон. Визант сразу догадался, о чём говорил дельфийский оракул: только слепые могли не заметить брошенного богами с высоты неба богатого куска суши между Пропонтидой [105] , Босфором и Золотым Рогом. Мегарец заложил здесь город и назвал его Византием.