– Будет лучше для всех, если вы поступите так, как я говорю, мадемуазель, – негромко продолжал Людовик. – Доверьтесь моей мудрости. Вы никогда не будете сомневаться в своем происхождении, вы выйдете за месье де Синя и в один прекрасный день порадуетесь этому. – Затем в его голосе зазвенела сталь. – Но если вы хоть в чем-то ослушаетесь меня, то горько пожалеете об этом. – Он взял со стола листок бумаги. – Вы знаете, что это такое?

– Нет, ваше величество.

– Это, мадемуазель, lettre de cachet – королевский указ о заточении без суда и следствия. С его помощью я могу послать вас в Бастилию или любую другую тюрьму. Я могу заключить вас в одиночную камеру и сделать так, чтобы вас больше никогда не видели. Это в моей власти, и никаких обоснований я не должен указывать. Я уже посылал в тюрьму молодых женщин подобным образом и вполне могу подписать сейчас и этот указ, а потом найти месье де Синю другую жену. Охранники, что стоят за дверью, сразу препроводят вас в место заточения. Через минуту вы, мадемуазель, исчезнете навсегда.

Амели била дрожь. Ледяной холод сковал ее члены. Она еще никогда не испытывала такого страха.

– Я сделаю, как вы приказываете, ваше величество, – хрипло выдавила она.

– Ни в чем и никогда не пытайтесь ослушаться меня, мадемуазель. Я узнаю об этом, и тогда вас не спасет даже месье де Синь.

– Я никогда не ослушаюсь вас, сир, – поклялась она.

– Я буду присутствовать на вашем бракосочетании, – сказал король и отпустил ее.

Год спустя Амели де Синь родила мальчика. Ее муж написал об этом факте своему кузену в Канаду. На этом переписка прервалась и больше не возобновлялась.

В начале XVIII века на Новом мосту довольно часто можно было видеть старика, особенно когда погода стояла теплая. Его привозил туда в повозке внук.

Некоторые еще помнили, каким он был в свои лучшие годы.

– Слышали бы вы его тогда, – говорили они молодежи. – Величайший оратор Парижа. И сильный как бык. Вон сколько прожил.

Никто толком не знал, сколько ему лет, но точно больше восьмидесяти. Он по-прежнему носил ярко-красный шарф, только теперь его закрывала белая борода. Если кто-нибудь подходил к нему поговорить, старик отвечал кратко, и тогда становилось заметно, что во рту его осталось еще два-три зуба, и это было примечательно для такого глубокого старца.

До наступления лета 1715 года Эркюль Ле Сур не появлялся на мосту несколько месяцев. За прошедшую зиму он сильно сдал: лицо осунулось, одежда висела на нем как на палке. Но он вылез из повозки внука и поковылял к середине моста. И с тех пор его видели там еженедельно.

Однажды внук прокатил его вдоль левого берега реки, чтобы дед смог посмотреть через огромную эспланаду на холодный фасад Дома инвалидов, к которому король Людовик добавил великолепный собор с золотым куполом.

– Я видел изображения собора Святого Петра в Риме, – сказал Эркюлю внук, – и наш собор совсем такой же. Париж – это новый Рим.

В другой раз они поехали в северную часть города, где король Людовик велел снести старые постройки и проложить вместо них просторные бульвары.

– Наш король еще более прославил Францию, – с уверенностью заявил юноша.

– Может быть, может быть, – буркнул Эркюль.

Он был так стар, что произвести на него впечатление было нелегко. Ну да, думал он, Людовик добавил славы Франции Бурбонов. Он подчинил самые знатные семейства страны. Государством стали лучше управлять. За океаном в Новом Свете французские исследователи закрепили колониальные права Франции на территорию, протянувшуюся вдоль обширного бассейна Миссисипи, и в честь короля Луи назвали ее Луизианой.

В Европе власть могущественного клана австро-испанских Габсбургов ослабевала. Где силой, где хитростью король-солнце отбирал у них богатые пограничные районы вроде Эльзаса и Лотарингии и присоединял к Франции. Женив своих наследников на габсбургских принцессах, он поступил еще умнее, потому что вырождающиеся Габсбурги в конце концов не смогли произвести наследника испанского трона, и тогда корону Испании получил внук французского короля. Правда, Бурбонам пришлось пообещать остальной Европе, что Франция и Испания никогда не будут управляться одним монархом, но теперь южным соседом Франции стал дружественный Бурбон, а не соперник Габсбург. Французская культура повсеместно входила в моду. По всей Европе французский становился языком дипломатии и аристократии.

Эркюль признавался сам себе, что и он, будучи французом, гордится всеми этими свершениями. Но за славу Бурбонов пришлось заплатить высокую цену. Амбиции короля-солнца беспокоили правителей других стран, особенно протестантских. Атаковав Нидерланды, он дал им повод к действию, и почти два десятка лет тянулась изнурительная война, в которой талантливый английский генерал Черчилль, теперь герцог Мальборо, несколько раз громил французскую армию. Весь мир увидел, что великая Франция не так уж непобедима. Война опустошила казну короля-солнца и лишила Францию друзей. И что тут хорошего?

Кроме всего прочего, по мнению Эркюля Ле Сура, было и кое-что еще. Неуловимое, неосязаемое, что-то вроде облачка, закрывшего солнце.

Древние греки сочиняли трагедии, в которых царя, слишком много возомнившего о себе, неизменно наказывали боги. Древние римляне и средневековые народы верили в колесо Фортуны, которое никогда не останавливает своего бега. А может, у Всевышнего имелись свои причины отвернуться от короля Франции.

Так или иначе, но Эркюлю Ле Суру было ясно одно: удача покинула короля-солнце.