Время покажет, будет ли от этого ловкого француза какая-то польза, подумал Шмид.

В последующие месяцы Люк все более убеждался, что его личные интересы лежат на стороне немцев.

Верно, почти сразу после его знакомства со Шмидом стало известно, что японцы бомбили Пёрл-Харбор и что в конфликт вмешалась Америка. Стали поговаривать о том, что ход войны изменится. Может, и так, а может, и нет. Но пока всякие перемены были где-то за горизонтом.

К июню 1942 года британцы начали бомбить города Германии. Но это не помешало Гитлеру начать в России новое наступление и продвинуться почти до могучей реки Волги.

И во Франции, особенно в Париже, оккупанты держали власть мертвой хваткой.

В то же время Люк не хотел оказаться в числе врагов Сопротивления. Добьются братья Далу и их приятели успеха или нет, они в любом случае опасны. Умнее всего будет оставаться с ними в хороших отношениях. Кроме того, чем больше он узнает об их делах, тем больше возможностей у него появится, чтобы продать информацию Шмиду. Если он будет осторожен.

– Я был не прав, когда отказался пойти с тобой на Эйфелеву башню, – не раз и не два говорил Люк своему брату Тома. – Скажи ребятам Далу, что, если будет еще какое дело, я с удовольствием пойду с вами.

Это была опасная тропа, нельзя было оступиться ни в одну, ни в другую сторону. Но Люк думал, что справится.

Он пока еще не сумел найти коллекционера для гестаповца. Первым делом он, конечно, подумал о Марке. Однако Марк был из числа его постоянных клиентов, а Люк всегда бережно к ним относился. Кроме того, Марк пользовался уважением у оккупационных властей, и еще Люк сильно сомневался, что пожилой деятель искусств может иметь хоть какое-то отношение к движению Сопротивления.

Тем не менее он сумел стать полезным для гестапо.

Когда Шмид попросил его понаблюдать за французским инженером, которого подозревали в связи с несколькими радистами, Люк выполнил задание, и инженера арестовали. После этого Люку заплатили. Потом он случайно услышал, как парни Далу планируют выкрасть взрывчатку со склада в Булонь-Бийанкуре. Люк выждал, чтобы убедиться, что Тома не будет участвовать в этой вылазке, и тогда передал сведения Шмиду.

При очередной встрече гестаповец сказал:

– Мы не стали реагировать на ту информацию о возможной краже взрывчатки, которую вы передали недавно.

– И что же?

– Взрывчатку украли. Вы можете назвать мне тех людей, которые это сделали?

– К сожалению, я их не знаю. – Люк развел руками. – Я услышал разговор двух мужчин, которых никогда раньше не видел. Если встречу их еще раз, то скажу вам.

– Что же, – проговорил Шмид. – В следующий раз я буду серьезнее относиться к вашим сообщениям. Кстати, есть еще кое-что, о чем я хотел бы вас попросить.

– Что же это?

– Мне нужны евреи. Но не все подряд, а французские. Найдите мне хотя бы одного французского еврея, которого я смогу арестовать, и я хорошо заплачу вам.

Несмотря на июльскую жару, Люк Гаскон шел по берегу Сены вниз по течению и как раз миновал Эйфелеву башню.

Он отправился в путь, потому что считал необходимым видеть все происходящее в городе. К тому же это событие было из разряда неординарных.

Люк собирался посмотреть на то, что делается в большом здании недалеко от Эйфелевой башни.

Старый крытый велодром, который во время Олимпийских игр в 1924 году так удачно послужил ареной для проведения боксерских поединков, все еще действовал и сохранил свое официальное наименование «Велодром д’Ивер» – Зимний велодром. Но все называли его коротко: Вель-д’Ив. И в последние несколько дней французская полиция нашла новое применение для старинной постройки. Она стала сборным пунктом для большого количества нежелательных лиц, выявленных властями. Их там были тысячи. Все евреи. По большей части – иностранные евреи.

Добравшись до места, Люк увидел перед стадионом полицейские фургоны, но ворота, судя по всему, были заперты. В странной тишине, под палящим солнцем эта сцена напомнила Люку одно из сюрреалистических полотен – он как будто очутился во сне. Но когда он подошел поближе, то понял, что это не сон. Потому что во сне не воняет, а здесь стояла вонь. Не просто вонь, а жуткий, тошнотворный смрад переполненных отхожих мест, теплых и уже затвердевших экскрементов. Люк вытащил из кармана платок и прикрыл нос.

Какой-то особой любви или нелюбви к евреям он никогда не испытывал. Люди, у которых имелись более выраженные убеждения, утверждали, будто евреи – капиталисты-кровососы или марксисты-революционеры. И еще они, конечно же, распяли Христа. Лично он, Люк, в церковь не ходил, и ему было все равно, распял кто-то Христа или нет.

Большинство евреев, с которыми он встречался, были не так уж плохи. Должно быть, полагал Люк, это были французские евреи, которые, наверное, отличаются от всех иностранных евреев, заполонивших Париж в последние годы.