Франция тоже все еще воевала. Разумеется, вишистский режим поставлял войска германской стороне. Но флот Свободных французских сил привел пятьдесят кораблей и почти четыре тысячи человек, чтобы служить в британском военно-морском флоте. И если в битве за Британию участвовали польские летчики, то вскоре на «спитфайрах» начали летать и французские пилоты.

В Лондоне правительство Франции в изгнании, сформированное де Голлем, взяло в качестве символа большой лотарингский крест с двумя перекладинами. Как и надеялся де Голль, несколько французских колоний – Камерун, Французская Экваториальная Восточная Африка и Новая Каледония – встали на его сторону, и ожидалось, что за ними последуют остальные. На Ближнем Востоке Свободные французские силы присоединились к боям в Сирии и Ливане.

Однако в Париже жизнь текла спокойно. Семьи де Синь и Бланшар никто не тревожил. Казалось, германские власти делают все, лишь бы не вызвать их неудовольствия. Мари увидела пример этого в самом начале следующего года.

Как только Париж был оккупирован, Марк стал вести более скромный образ жизни. Он все еще появлялся на самых заметных культурных мероприятиях, но в основном проводил дни в гордом одиночестве. Мари не думала, что немцы могли причислить либерального интеллектуала вроде Марка к сторонникам авторитарного правительства. Но он был далеко не молод и слишком эгоцентричен, чтобы считаться опасным.

Более того, немцы старались сделать так, чтобы Марк проявлял большую активность. Мари поняла это одним февральским вечером.

Уже много месяцев Марк не устраивал светских приемов, поэтому, когда он наконец пригласил Роланда и Мари на вечеринку, они оба пошли и взяли с собой Шарли. Собралось много народу, в основном из мира искусства, а также, к удивлению Мари, присутствовало два-три немецких офицера в парадной форме. Объяснение было вскоре получено – Марк подозвал Мари с семьей и познакомил с военными:

– Позвольте представить вам мою сестру и ее мужа, виконта и виконтессу де Синь, а также сына виконта, Шарля. А это посол Германии.

Что бы ни думали о Гитлере и его приближенных, они умели проявить здравомыслие, когда хотели. Даже само по себе назначение посла во Франции было точно просчитанным жестом, направленным на поддержание видимости того, будто Франция по-прежнему суверенное государство, которое само определяет свою жизнь – при небольшой помощи своих немецких друзей, разумеется. Но выбор человека на эту должность был поистине гениальным. Отто Абец, образованный и культурный человек, помимо прочего, имел жену-француженку. Его целью было успокоить французов и помочь им смириться с германским господством.

Абец был довольно молод – ему еще не исполнилось сорока. Безупречно одетый, он выглядел так, словно всю жизнь провел в парижских салонах. Многозначительно склоненная голова и тон, которым он поздоровался с Роландом и Шарлем, тут же дали понять, что Абец прекрасно знает, кто они такие, и что он считает их знатными друзьями режима, разделяющими его ценности и, что еще более важно, предубеждения. К Мари же он обратился с отработанной любезностью:

– Мадам, я надеюсь, вы поможете мне убедить вашего брата снова взять на себя активную роль в жизни Парижа. Он всем нам очень нужен. К счастью, он согласился принять приглашение в посольство. – «Как будто можно было отказаться», – подумала Мари, а посол продолжал: – Теперь я испрашиваю у него позволение осмотреть его замечательную коллекцию живописи. Моя жена уже изучила две его монографии и говорит, что они столь же изящны, сколь и глубоки, так что обе они теперь лежат у меня на столе в очереди на прочтение.

Мари видела, что Марк, несмотря на всю свою опытность и возраст, не остался равнодушным к этой лести.

– Уже несколько лет мы боремся со стремлением Марка к затворничеству, – ответила она Абецу. – Пока почти безуспешно. Но я всегда говорю ему, что он состарится, если не будет двигаться.

– Именно так! – Германец с широкой улыбкой обернулся к Марку. – Я не прошу вас прислушиваться к моему мнению, мой друг, но вы должны слушать свою сестру, которая мудрее нас обоих.

Через месяц Марка видели на приеме, который Абец давал для культурной и академической элиты города. В остальном Марк по-прежнему редко покидал дом, но Абец, несомненно, считал, что французский деятель искусств в достаточной мере послужил целям Германии.

Несмотря на светский лоск посла, повсюду имелось немало напоминаний о том, что бархатная перчатка надета на железный кулак. Дорогу ко всем новым немецким учреждениям указывали знаки на немецком языке. Отель «Крийон» на площади Конкорд заняли наводящие ужас немецкие спецслужбы. По улицам курсировали автомобили с громкоговорителями, откуда неслись предупреждения о необходимости соблюдать порядок. По вечерам действовал комендантский час. Все жестче нормировались продукты питания.

– Для нас это не составит сложности, – заметил Шарли. – Достаточно вернуться в замок, и еды будет сколько угодно: в любой момент я могу отправиться в лес и настрелять голубей. Но парижским беднякам приходится туго.

А что занимало самого Шарли в эти месяцы? Осенью 1940 года Мари сумела посодействовать ему в очень важном для него деле, но, помимо этого, старалась не вмешиваться в его жизнь. Иногда он исчезал на несколько дней, но она никогда не спрашивала его, где он был или что делал. Мари не сомневалась, что у Шарли где-то есть женщина, и было бы странно, если бы ее не было. Но что касается другой, более опасной стороны его жизни, об этом она могла только догадываться.

Если где-то и формировались группы сопротивления, пока еще не было понятно, что полезного они могут сделать в настоящий момент, поскольку Германия почти полностью контролировала весь северо-запад Европы.