Вот так, просто и достойно.

– Пошлем почтой? – спросил Макс.

Отец, как всегда немногословный, отрицательно мотнул головой.

В один из первых дней сентября в замок к Роланду де Синю прибыл нежданный гость – Жак Ле Сур. Он сказал, что им нужно поговорить наедине, и потом, склонив голову, произнес:

– Мне выпала печальная обязанность, месье виконт, известить вас о смерти вашего сына. Но он погиб как герой.

И он протянул де Синю письмо.

Роланд медленно прочитал его.

– От него долго не было известий. Мы опасались, что с ним что-то могло случиться. Но человеку свойственно надеяться до последнего.

– Товарищи Шарли, желая оказать ему последние почести, похоронили его на кладбище Пер-Лашез. Надеюсь, вы не против.

– Пер-Лашез? Там много великих людей нашли свой последний приют.

– Его могила находится недалеко от памятника Шопену. Пока она отмечена лишь деревянным крестом, очень простым, на котором указано его имя. Может, вы захотите, чтобы священник…

– Конечно. – Роланд прикрыл на мгновение глаза, а потом спросил: – У него ничего при себе не было?

– Никаких документов, месье. Обычно подпольщики не брали с собой на операции ничего такого.

– Понимаю. А не было при нем маленькой зажигалки, сделанной из гильзы?

– Нет, месье, зажигалку мы не находили.

Письмо от Ричарда Беннетта пришло только летом 1945 года.

В нем он объяснял, какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы отыскать своего благодетеля, известного под именем месье Бон Ами.

Но в конце концов я сумел выяснить через одного парижского адвоката, что владельцем «Вуазена C-25», которым пользовались в одном из замков в долине Луары, был месье Шарль де Синь. С огромным сожалением я узнал, что он погиб вскоре после того, как спас меня. Я глубоко сочувствую вашей утрате, прошу принять мои искренние соболезнования.

Более ста шестидесяти летчиков из Британии, Канады, Австралии и Новой Зеландии были выданы полиции и попали в плен, многие из них затем оказались в концентрационном лагере в Бухенвальде. Благодаря вашему сыну я стал одним из тех счастливчиков, кому удалось избежать этой доли.

Когда я расставался с вашим сыном, он дал мне самодельную зажигалку со словами, что она принесет мне удачу, – так и вышло. Он сказал, что я могу вернуть ее после войны. Увы, его нет с нами, и зажигалку, которую я прилагаю к этому письму, он не может получить. Но я знаю, что у него остался сын. Может, ему будет приятно иметь эту вещь как напоминание о дружбе и о вечной благодарности канадского летчика, чью жизнь спас его отец.

Это было хорошее, душевное письмо.

– И знаешь, что хуже всего? – обратился Роланд к жене. – Если бы Шарли не отдал зажигалку, она могла бы принести удачу ему, а не канадцу. Он мог бы остаться в живых.

На следующий день они пошли на кладбище Пер-Лашез. Роланд де Синь показал старую зажигалку Эсме и пообещал мальчику, что, когда тот станет постарше, эта зажигалка будет принадлежать ему, как раньше принадлежала его отцу. И они молча почтили память героя, стоя вместе перед могилой и глядя на надпись:

Конечно, самое романтическое время в Париже – это весна, думала Клэр, зато осень придает городу особое очарование. И еще пробуждает в душе новые желания. Потому что после традиционных отпусков в августе, когда улицы внезапно пустеют, сентябрь знаменует начало нового учебного года и культурного сезона. А потом, в октябре, приходит время сбора винограда.

Она вышла из фуникулера и отправилась бродить по Монмартру. Все утро она пыталась прийти к какому-то решению, но безуспешно. Может, подумала она, если я напьюсь здесь, то пойму, что делать.

Францию она любит, тут не может быть никаких вопросов. Все те годы, что Клэр жила в Америке, она следила за тем, что тут происходит. И не всегда это приносило ей радость.

Когда по окончании войны де Голль обеспечил определенную стабильность в государстве, Клэр с облегчением увидела, что Франция возвращается к демократии. Щедрость французской земли была такова, что экономика страны могла процветать почти при любом правительстве. Казалось, Франция даже может позволить себе развитую социальную систему. Новое Европейское сообщество навсегда положило конец войнам между Францией и Германией. Но внутренняя политика Четвертой республики оставляла желать лучшего. Механизм французской парламентской модели был плохо отлажен, и за десять лет сменилось двадцать правительств. Дошло до того, что де Голль вообще отказался иметь с ними дело.