После часового ковыляния по мертвым улицам вдалеке замерцала тусклая электрическая лампочка над крыльцом. Дойдя до нее, Евгений Павлович перевел дух и, сняв с головы мокрую фуражку, стряхнул с нее воду. После этого он решительно толкнул дверь.

Поперек ступенек вытянулась винтовка, и часовой в тяжелых бутсах преградил дорогу.

— Кто такой? Нельзя! Пропуск! — сурово крикнул он.

Евгений Павлович умоляюще взглянул на часового.

— Комендант дома? — спросил он, цепляясь за последнюю надежду.

— Какой комендант?

— Да наш же, арестного дома, Кухтин…

Часовой недоуменно выпялил раскосые щелки на фантастическую фигурку в мокрой шинели, держащую под мышкой портрет женщины, и, пожав плечами, крикнул наверх гулко и отрывисто:

— Разводящий! Покличь коменданта. Пришли до его тут… Посядь, товарищ, здеся, — показал он Евгению Павловичу концом штыка на розово-мраморный выступ лестницы.

Евгений Павлович присел на выступ. Часовой продолжал разглядывать его и спросил наконец:

— Промок, дедушка?

Евгений Павлович бессловесно кивнул и знобко стукнул зубами.

Часовой жалобно скосился.

— Чайку бы тебе сейчас хлебнуть, дед, да на печку залезть, — сказал он ласково-насмешливо. — А за каким ты делом до коменданта? Сидит тут у тебя кто из сродственников?

Но Евгений Павлович не ответил. Загрохотали быстрые шаги, хлопнула дверь, и разгневанный голос коменданта, появившегося на верху лестницы, бросил вниз, в полумрак:

— Какого хрена там приперло? Спокою от чертей нет. Сказано вам — прием до шести.

Евгений Павлович встал и вытянулся из последних сил по-военному.

— Это я! Адамов…

Комендант через две ступеньки обрушился вниз и схватил генерала за, плечи.

— Адамов? Зачем?

Евгений Павлович отчаянным движением взбросил руки и вцепился в гимнастерку коменданта.

— Возьмите меня обратно, — простонал он прерывающимся голосом, — возьмите меня. Расстреляйте меня лучше. Мне больше некуда. У меня нет дома, нет ничего, меня отовсюду выгнали. Я не хочу умирать на улице.

Часовой, оторопев, с вопросом смотрел на коменданта: комендант тоже растерялся. Выкрикнув, Евгений Павлович уронил лицо в измызганную гимнастерку коменданта и затих.

— Да ты пей, поболе пей, Адамов, — говорил комендант, наливая из зачерненного медного чайника четвертую кружку коричневого, пахнущего дегтем и валерьянкой суррогатного чая. — Пей, брат, до отвалу, а то совсем скапутишься. А как чаю нахлещешь полное пузо, я тебе еще рюмашку самогону дам — глотку продернуть. Авось не захвораешь.

Евгений Павлович сидел на комендантском диване голый, закутанный в комендантскую шинель. Ноги были завернуты в рваное одеяло. Он медленно, обжигаясь, отхлебывал чай, и усталая пустота его глазных впадин отражалась в зыбком зеркале кружки.

Комендант бросил в чай кусок рафинада.

— Вот мы тебе и подсластим. А этого твоего домкомбеда я в два счета устосаю завтра, и получай комнату обратно.

Евгений Павлович отрицательно повел головой. Мысль о возвращении в мир, где ему не нашлось места, показалась ужасной и пугающей. Он робко воззрился на коменданта. Сквозь стеариновые щеки коменданта проступило простое, жалостливое, человеческое.

— Нет. Я не хочу опять туда. Мне тяжело вернуться к прошлому, — с натугой сказал генерал. — Разрешите мне остаться здесь. Я недолго проживу.

Комендант всклокочил волосы на голове.

— Старик ты, конечно, хороший, что надо, — сказал он раздумчиво, — не схож с буржуазиатной сволотой, и душа в тебе человечья, хоть шинель и овечья. А только на каких правах тебя можно оставить? Арестовать тебя заново я не справен. На каких таких основаниях, без мандата? А так оставить — тоже не погладят по головке.

Оба помолчали.

— Может быть, можно мне найти какое-нибудь дело маленькое? Переписку в канцелярии… или возьмите меня солдатом, — неожиданно сказал генерал.

Комендант откинулся на стуле, вытаращился и заливисто захохотал.

Нет, это, брат, нельзя. У нас на переписке партийные сидят, переписка секретная. А в красногвардейцы куда ж тебе при твоем возрасте. Да и не дело, — вдруг нахмурясь, пониженно отрезал комендант, — у нас работа тяжелая. Стрелять приходится. Даже если особую злобу на буржуев иметь, и то подолгу не выносят — сворачиваются. А тебе и совсем негоже.